Все шире становится мир.

Даже дети и те уже знают, что есть далекие страны, где живут черные люди.

В приморском городе Риге толпа ребятишек разглядывает человека с черным, как сажа, лицом.

Этот человек нарисован на стене у входа в дом купеческой компании.

Когда с моря дует ветер, на остроконечной кровле дома вертятся флюгера — кораблики, петушки, рыцари на конях.

Ребятишки с восторгом смотрят на эти занятные игрушки. Но больше всего им нравится черный человек, нарисованный на стене.

Вот у таких черноголовых и покупают купцы заморские товары. Эти товары выгружают из кораблей в гавани.

Дом купеческой компании только спереди похож на дворец. Сзади он больше напоминает склад. С утра до вечера визжит блок под коньком крыши. Бочка за бочкой, качаясь, поднимается наверх. Когда бочка подходит к большому открытому окну второго этажа, ее подхватывают ловкие руки. И она скрывается в темной глубине дома, хранящего богатства заморских земель.

На этом складе отдыхают, как в гостинице, индийские товары, идущие на север, и рядом с ними — новгородские меха, направляющиеся на юг.

Длинная дорога протянулась от Индии до Италии, от Италии до северных ганзейских городов, от ганзейских городов до Новгорода.

Из рук в руки переходят вещи, сделанные в разных городах и странах.

В каменных палатах новгородских купцов висят на цепях меха, лежат в нишах на полках свертки сукон, стоят бочки с перцем.

Дом похож на крепость: вокруг ров с подъемными мостами, стены — в сажень толщиной. Тут есть что беречь от воров, от разбойников. В сводчатом подвале — склад товаров, в горницах первого этажа — лавка, а наверху живет в богато убранных покоях сам хозяин с семьей.

Покупатели поднимаются по высокому крыльцу в лавку и, нагнувшись, чтобы не разбить лоб о притолоку, входят в низкие двери. Полы тут на разной высоте, надо осторожно переходить из горницы в горницу, чтобы не оступиться.

В толстых стенах — переходы, лестницы; маленькие окна скупо пропускают свет, В лавках пахнет рухлядью — мехами, кожей, заморскими пряными зельями.

Так из города в город, с телеги на склад, со склада в переметную суму странствующего торговца переходят вещи, сделанные и добытые тысячами человеческих рук.

Где же истоки этой реки вещей?

В мастерской ремесленника, в избе крестьянина!

С каждым годом эта река делается все более широкой и могучей. Все больше хлеба, льна, шерсти, кожи дает деревня, и все больше тканей, сапог, ножей, топоров выделывает город.

Один год мало что меняет в жизни человечества. Но если взять не год, а век или тысячелетие, если сравнить средневековый город с древними Афинами или Римом, сразу видно, как далеко ушло вперед мастерство человека.

Древние мастера гордились своим ручным токарным станком, своей плавильной печью, водяной мельницей.

А мастер XV века мог бы, в свою очередь, указать на наливное колесо, самопрялку, домну.

Древние мастера заставили воду работать. Они поместили в реку колесо, чтобы его вертело течение.

А новые мастера повели реку к себе в мастерскую. Они построили для нее деревянную дорогу — лотки и желоба. Реку перегородили плотиной.

Поднятая вода пошла вниз по лотку и падала сверху на колесо. Колесо вертелось само и вертело вал. А вал, проходя через стену в мастерскую, выполнял там любую работу, которую ему поручали: качал раму с тряпичной кашей, из которой делали бумагу, раздувал огонь в горне, поднимал огромный кузнечный молот.

Так появились бумажные мельницы, сукновальные мельницы. Эти мельницы ничего не мололи. Старым словом, как это часто бывает, стали называть новые вещи. В Англии и сейчас мельницей называют всякую фабрику.

Наливное колесо помогло людям по-новому решить старую задачу — о выплавке железа из руды.

Древние добывали железо из руды в низких горнах и печах. В печь засыпали руду и уголь. Воздух в нее вдували ручным мехом. В такой печи сильного жара быть не могло. Железо не плавилось, а только сваривалось. Получалось губчатое железо, смешанное со шлаком.

Кузнецу приходилось молотом доделывать то, чего не могла сделать печь: отделять железо от шлака.

К тому же такая сыродутная печь давала мало железа.

Когда пробовали делать печь повыше, ей не хватало воздуха. Ручным мехом не удавалось вдуть в нее столько воздуха, сколько нужно.

И вот пустили в ход новое наливное колесо. Оно принялось качать богатырский кузнечный мех. Теперь воздуха з печи было вдоволь. Печь делалась все горячее. Железо выплавлялось, в нем растворялся уголь, получался чугун.

Огонь и вода всегда были во вражде, а тут они принялись работать вдвоем: вода стала раздувать огонь.

Когда мастера в первый раз увидели жидкую огненную струю чугуна вместо привычного вязкого железа, они решили, что только даром загубили руду.

Жидкое железо! Для них это было диковинкой.

Они нашли клад и не сразу это поняли. А чугун и в самом деле был кладом. Его можно было лить в формы. Из него можно было отливать всевозможные изделия, которые ни один кузнец не смог бы выковать молотом.

Так водяное колесо помогло плавильной печи стать домной.

А от первых домен прямой путь вел к первым железоделательным заводам XVI—XVII веков.

Посредине завода текла по деревянному лотку искусственная река. А от нее в обе стороны отходили рукава к водяным колесам, к громадным кузнечным мехам и молотам.

Сколько тут было шуму и грохоту, на этих первых заводах! Не то что в маленькой мастерской ремесленника!

Когда изобрели домну, сразу стало больше железа. А железо было нужцо и для плугов, и для пушек, и для якорей, и для топоров, и для колесных спиц и ободьев.

Одно звено тянуло за собой другое. Вслед за наливным колесом появилась домна. Появилась домна — больше стало железа. Больше стало железа — принялись делать колеса с железными ободьями, с железными спицами. А колесам нужны были мощеные дороги — стали строить дороги.

На железоделательном заводе наливное колесо поднимало и опускало такой огромный молот, который не могли бы поднять и десять самых сильных молотобойцев. Тут не сила рук, а сила ума помогла мастеру.

Дело шло быстрым шагом к будущим машинам, к будущим заводам и фабрикам.

Ведь в водяной мельнице уже было все, что нужно для машины: двигатель, передача, работающее орудие.

Тысячу лет водяное колесо не расставалось с зубчатками, а зубчатки — с жерновом.

И вот водяное колесо нашло для себя новую работу. Оно уже не только мелет муку — оно идет с мельницы на кузницу, в суконную мануфактуру, в мастерскую, где приготовляется бумага, на рудники, где надо дробить руду и откачивать воду.

Жернов не висит больше на двигателе, как камень на шее.

Двигатель свободен, он работает там, где он нужен.

Придет XVIII век. Русский плотинный мастер Кузьма Фролов построит завод, где громадное водяное колесо будет приводить в ход не только насосы и рудоподъемные машины, но и вагонетки, везущие руду. А русский механик Ползунов изобретет такой двигатель, где будет работать уже не вода, а водяной пар.

Наступит время, когда двигатель обзаведется колесами и станет паровозом. Он заберется внутрь корабля. Он будет ходить по полям и пахать землю. Он будет носить человека над землей.

Труд человека снова далеко двинет вперед науку, а наука 6удет помогать труду.

Математики и физики будут работать рука об руку с механиками, создавая новые самодвижущиеся машины — те самые, о которых мечтал когда-то Аристотель.

И только старые слова будут напоминать инженерам о тех временах, когда не было других двигателей, кроме живых, когда каждое орудие приводилось в ход руками человека или ногами лошади.

Инженеры и физики будут говорить «живая сила», «лошадиная сила», и думать при этом не о лошади, а о паровозе, не о живой силе человека, а о живой силе струи, приводящей в ход турбину.

Но мы забежали слишком далеко вперед.

Вернемся обратно в XV век, к тем инженерам, которые не учились в технических школах, которые изучали свое искусство, стоя за отцовским станком.

Какой-нибудь токарный станок существовал тысячи лет. Отец сыну передавал умение работать, показывал, как одной рукой держать резец, а другой двигать взад и вперед лучок. И сын с удивлением смотрел, как тетива лучка охватывает петлей вал или обтачиваемую вещь и при каждом ходе заставляет ее вертеться.

Сын старательно повторял каждое движение отцовских рук. А когда сам становился мастером, учил этому своих детей.

И вот наступили такие времена, когда дети стали работать не так, как работали отцы и деды.

Им пришлось взяться за решение новых задач.

На старом токарном станочке трудно было вытачивать поршни для насосов, винты, ступицы, а их требовалось все больше и больше.

Тут нужны были большой станок и тяжелый резец. Но такой резец не удержишь одной только правой рукой.

Надо было подумать о том, как освободить левую руку токаря, чтобы он мог держать резец обеими руками. И вот снова голова помогает рукам.

Сын токаря начинает работать не так, как работал отец. Он наступает ногой на доску, доска тянет веревку. Веревка вращает вал, охватывая его петлей. А другой конец веревки привязан к гибкому шесту на потолке. Шест, как пружина, тянет веревку обратно, когда нога доходит до низу.

У токаря обе руки свободны. Он может обеими руками держать резец.

Вместе с ножным токарным станком появился и ножной ткацкий. На смену веретену пришла самопрялка.

И новое орудие заставляло людей работать по-новому.

Теперь один и тот же мастер уже не мог быть сразу и прядильщиком, и ткачом, и красильщиком. Работа шла быстрее, когда человек был занят только своим станком.

Дело быстрее движется, когда один моет шерсть, другой чешет, третий прядет, четвертый ткет, пятый красит.

Все быстрее идет работа, все больше товаров собирается на торговых складах, все больше видно обозов на дорогах и купеческих кораблей в море.

Богатеют купцы, богатеют цеховые мастера.

Богатому мастеру суконного цеха во Флоренции незачем самому стоять за станком. За него работают в мастерской десятки наемных рабочих. Этих рабочих называют во Флоренции «чомпи» — оборванцы. Прибыли достаются мастеру — ведь это он владелец новых дорогих станков, которые стоят в мастерской. А у «чомпи» ничего нет, кроме рук, с утра до ночи перебрасывающих челнок.

«Чомпи» голодают. «Чомпи» пробуют восставать, но это ни к чему не приводит.

Власть в городе прочно принадлежит богатым купцам и мастерам.

Во Флоренции давно уже свергнута власть феодалов.

Здесь по-княжески живут не князья, а купцы и банкиры.

Дом богатого купца похож на дворец.

Тут не так много вещей: несколько кресел у стен, стол с искусной резьбой, сундук из душистого дерева. Но пустые парадные комнаты полны беззвучного шума и неподвижного движения: столько здесь на потолках и на стенах человеческих лиц и тел, крылатых зверей и людей с рыбьими хвостами, амуров и граций, пляшущих нимф и фавнов, играющих на свирели...

И на фоне стен, горящих всеми красками, белеют статуи римских богов и богинь, словно вернувшихся наконец домой.