В то время как одни капитаны прокладывали западный путь в Индию и в Китай, другие раздумывали о том, нельзя ли пробраться в эти далекие страны восточным путем.

В 1548 году в Лондоне было основано общество, носившее необычное для нашего слуха название: «Компания купцов-предпринимателей для открытия стран, островов, государств и владений, неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых».

Правителем компании был избран Себастьян Кабот, знаменитый мореплаватель, сын того самого Джона Кабота, который открыл Северную Америку.

Давно не было в живых Джона Кабота, да и сын его был уже старым человеком. Не одно десятилетие прошло с тех пор, как Себастьян в последний раз вступил на качающуюся палубу корабля. Но он не расстался с надеждами юных лет, с мечтой найти новый путь в страну благовоний.

Вот он стоит у окна в своем лондонском доме. Это высокий седобородый старик с золотой цепью на груди, в черной шапке, в просторной одежде, отороченной мехом. Таким его нарисовал художник Гольбейн.

Себастьян одной рукой придерживает шар глобуса, в другой держит циркуль. Его глаза под нахмуренными бровями смотрят вперед. Он видит перед собой не лодки и не баржи на Темзе, а корабли эскадры, идущей по Ледовитому морю.

Было время, когда он пытался пройти в Индию северозападным путем, мимо острова Ньюфаундленда, который был им гогда открыт. Теперь он обдумывает другой путь — не северо-западный, а северо-восточный. Корабли для путешествия уже снаряжены. Их построили из крепкого, хорошо выдержанного строевого леса, их снабдили провиантом на восемнадцать месяцев и пушками для защиты от пиратов.

Себастьян Кабот рад был бы сам стать во главе экспедиции, но он стар. Он может только мысленно следовать за кораблями.

Впрочем, он не следует за ними — он опережает их. Корабли еще не снялись с якоря, а он уже видит перед собой пустынные края, где живут варвары, где суровы и люди и природа. Ему мерещатся бури и рифы, стычки и отравленные стрелы, тысячи опасностей, которые ждут моряков.

Экспедиция хорошо снаряжена оружием и провиантом. Но этого мало. Надо снабдить моряков и добрыми советами на все случаи жизни.

Себастьян Кабот садится за стол, берет перо и пишет, продолжая начатую работу:

«Параграф 28. Если вы увидите, что на приморском песке собирают камни, золото, металлы или что-нибудь подобное, ваши суда могут подойти ближе и наблюдать, что они собирают. При этом следует бить в барабаны или играть на иных подобных инструментах, которые могут обратить их внимание, возбудить их воображение, желание что-то видеть и слушать вашу игру и ваши голоса. Но держитесь вне опасности и ничем не выказывайте жестокости и враждебности к ним...

Параграф 30. Если вы увидите, что население носит львиные или медвежьи шкуры и имеет длинные луки со стрелами, не бойтесь этого вида, ибо все это носится больше из страха перед чужеземцами, чем от других причин...»

Весь свой опыт мореплавателя вкладывает Себастьян Кабот в эту инструкцию, которую он составляет для капитанов компании. Он не хочет повторить ошибок Колумба.

Колумб думал, что найдет за океаном владения богатых и могущественных государей, а нашел острова, населенные дикарями.

Себастьян Кабот трезвее смотрит на вещи. Он не тешит себя праздными надеждами. Он знает, что путь экспедиции пройдет по диким и пустынным местам. Он старается предугадать все, что может произойти с кораблями на долгом и опасном пути.

Заканчивая инструкцию, он высказывает надежду, что. путешествие будет иметь не меньший успех и принесет не меньшую прибыль, чем та, какую Восточная и Западная Индии принесли королям Испании и Португалии. Он молит бога даровать путешественникам свою милость. И дрожащей, старческой рукой ставит под последним параграфом свою подпись и печать...

Мая 11 дня лета 1553, в седьмой год царствования Эдуарда VI, короля Англии, эскадра под командованием рыцаря сэра Хью Уиллоуби подняла якоря и двинулась тихим ходом вдоль берега.

По словам очевидцев, на берегу собрались тысячи зрителей. Из окон Гриничского дворца и с верхушек башен смотрели придворные. Салютуя королю, корабли дали залп из всех пушек, так что в ответ зазвучали вершины холмов, а долины отозвались эхом. Моряки же, стоявшие на кораблях в парадных небесно-голубых мундирах, закричали так, что зазвенело небо.

Эскадра состояла из трех кораблей: «Добрая Надежда», «Доброе Доверие» и «Эдуард — Доброе Предприятие».

День за днем шли они на север, к берегам Норвегии. Не раз их задерживал противный ветер. Не раз шторм заставлял моряков убирать паруса.

Где-то около Финмаркена поднялась такая сильная буря и море так разбушевалось, что корабли не могли держаться намеченного курса и вынуждены были идти каждый своей дорогой. «Добрая Надежда» и «Доброе Доверие» долго блуждали среди льдов и наконец нашли себе прибежища в устье какой-то реки. Сэр Хью Уиллоуби, находившийся на адмиральском корабле, решил здесь зазимовать и послал разведчиков во все стороны. Но они вернулись, не найдя ни жилищ, ни людей.

Третий корабль — «Эдуард — Доброе Предприятие» — один продолжал свой путь к неизвестным странам.

Какие же страны он открыл?

Вот что рассказывает англичанин Климент Адаме:

«Богу угодно было привести их в большой залив длиной в сто миль или больше. Они вошли в него и бросили якорь, далеко зайдя вглубь. Оглядываясь вокруг и ища пути, они заметили вдалеке рыбачью лодку.

Капитан Ченслор с несколькими людьми отправился к ней, чтобы завязать сношения с бывшими в ней рыбаками и узнать от них, какая здесь страна, какой народ и какой их образ жизни. Однако рыбаки, пораженные странным видом и величиной корабля, тотчас же обратились в бегство...»

Пока все шло по инструкции. Оставалось только, следуя советам Себастьяна Кабота, бить в барабаны, чтобы возбудить любопытство жителей. Но дело обошлось без барабанов.

Добрые советы — хорошая вещь, но не всегда ими следует пользоваться.

Рыбаки разнесли по всей округе весть о приезде неведомых людей. К кораблю начали подъезжать лодки с местными жителями. Приехал и «губернатор» этих мест.

«Наши люди,— пишет Климент Адаме,— узнали, что страна эта называлась Россией, или Московией, и что Иван Васильевич (таково было имя их тогдашнего короля) правил далеко простиравшимися вглубь землями...»

Чем дальше продвигался капитан Ченслор в глубь страны, тем яснее ему становилось, что Московия совсем не похожа на те пустынные восточные страны, о которых предупреждала его инструкция Кабота.

«Вся земля,— записывает Ченслор,— хорошо засеяна хлебом; каждое утро вы можете встретить от семисот до восьмисот саней, едущих с хлебом или с рыбой. Сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями...»

Ченслор увидел в Москве прекрасный замок, окруженный высокими стенами. В замке было девять великолепных церквей, и дворец царя был похож на старинные английские здания. Отправляясь в неведомые земли, Ченслор надеялся найти золото.

И он увидел много золота. Англичан ввели в палату, которая так и называлась — Золотой. В ней столы и поставцы были уставлены золотой посудой.

Отсюда гостей провели в другую — Обеденную палату, которая хоть и не называлась золотой, но тоже была полна золота. Там были и золотые кубки, и золотые жбаны высотой в добрых полтора ярда. У поставца стояли два дворянина с салфетками на плечах. И каждый из них держал в руках золотую чашу, украшенную жемчугом и драгоценными камнями. Это были чаши царя. Что касается яств, то и они подавались на золоте не только царю, но и всем обедавшим. Блюда были тяжелые. И кубки тоже были из литого золота. Обедавших было двести человек, и всем подавали на золотой посуде. А прислуживавшие дворяне были все в золошх платьях.

Так рассказывали о царских палатах иноземные гости.

Но мы мало узнали бы о Москве тех времен, если бы, кроме записок иноземцев, у нас не было и свидетельств русских людей.

Мы знаем, что царский дворец был славен не одним только золотом. Стены Золотой палаты были расписаны искусными живописцами.

В сенях были изображены в десяти картинах битвы и победы древнего военачальника Иисуса Навина. Эти картины должны были напоминать каждому о недавних победах царя над татарами.

На потолке палаты изображены были небесные сферы и Христос, а вокруг него — нагие и полунагие фигуры: Разум рядом с Безумием, стихии — воздух и огонь, ветры, четыре времени года.

На стенах и на сводах иноземные гости видели картины из русской истории и портреты князей, начиная с Владимира.

Русские дьяки и бояре старались не глядеть на эти картины, написанные по-новому, «не по подобию», не по старине.

Прежде, бывало, на стенах писали только святых. А тут, рядом с Христом, была написана «женка, спустя рукава, как бы пляшет».

Все это было не по вере, а по книжному разумению, по богопротивной науке, к которой привержен был царь.

Бояре, покачивая бородами и высокими шапками, говорили втихомолку о том, какая пагуба древнему благочестию от суетных книг.

Но иноземным гостям вряд ли приходилось слышать такие речи. Вслух бояре восхваляли царя, говорили, что он «муж чудного рассуждения, в науке книжного почитания доволен и многоречив».

На этот раз лесть была правдой.

Грозный был человеком великого образования. Он знал наизусть отрывки из священного писания, из сочинений отцов церкви. Он подкреплял свою речь поучительными примерами из истории евреев, греков, римлян, готов, французов. В его посланиях можно было найти рядом с именами ветхозаветных царей и героев: Давида, Соломона, Иисуса Навина, имена языческих богов и героев: Зевса, Аполлона, Энея.

По повелению царя, в Москве — между Никольским монастырем и двором немчина Белоборода — строили «штанбу, сиречь дело печатных книг».

Искусный печатник Иван Федоров сам вытачивал винты для станков, сам отливал формы для букв, сам вырезывал узорные заставки и заглавные буквы.

Царь знал, какая это сила — печатное слово. Он хотел, чтобы печатный станок просвещал людей «неученых и неискусных в разуме», чтобы он укреплял Русское государство.

Проезжая мимо Печатного двора, еще окруженного строительными лесами, бояре хмуро косились на решетчатые ворота, на высокую башню.

Не по сердцу было все новое князьям и боярам. Они еще не забыли старое время, когда каждый боярин был государем в своей вотчине.

А теперь царь по-хозяйски прибрал все к рукам. Не жаловал он и не миловал потомство удельных русских князей.

Когда-то летописец писал о «едином сердце» народном. И певец «Слова о полку Игореве» укорял князей за то, что они своими раздорами наводят врагов на землю Русскую.

И вот пришел конец княжеским раздорам и усобицам. Крепкой рукой обуздывал царь Иван Васильевич своевольных вотчинников, чтобы не было на Руси многих государей, а был один государь, чтобы Русь была единым и крепким государством.

Шла борьба между старым и новым. За старое — за феодальную раздробленность — были князья и бояре. За новое — за единую государственную власть — были мелкопоместные феодалы, дворяне, служившие в царском войске.

Борьба велась не только огнем и мечом, но и пером.

Это ясно видно, когда читаешь книги и письма того времени.

Вот книги Ивана Пересветова. Они были написаны еще тогда, когда власть была захвачена боярами,— в первые годы царствования Ивана Васильевича.

Пересветов — из служилых людей. Он обличает бояр — «ленивых богатинов», наживающих сокровища неправдой. Он возмущается тем, что бояре обращают дворян в своих холопов. «В котором царстве люди порабощены, и в том царстве люди не храбры и к бою против недруга не смелы: порабощенный бо человек срама не боится, а чести себе не добывает, хотя силен или не силен. А речет так: однако есьм холоп, иного мне имени не прибудет».

Пересветов за грозного царя: «Как конь под царем без узды, так царство без грозы».

Вот другие книги того времени: «Степенная книга», «Лицевой летописный свод».

Это торжественные, пышные памятники, воздвигнутые во славу царя и царской власти. «Степенная книга» составлена по поручению митрополита Макария, одного из самых близких к царю людей. В ней семнадцать «степеней», семнадцать глав, по числу великих князей — от Владимира Святославича до Ивана Васильевича Грозного — «государя и самодержца всея Руси и иным многим языкам и царствам одолевателя».

Семнадцать степеней памятника. И наверху — фигура Ивана Грозного — семнадцатого государя от Владимира и двадцатого — от Рюрика.

Такой же торжественный памятник «Лицевой летописный свод» со многими тысячами картинок-миниатюр, сделанных царскими писцами и художниками. Здесь рассказы о событиях чередуются с пространными торжественными рассуждениями, написанными во славу московских государей.

Но есть и другие произведения, в которых старая знать отстаивает свои права.

До нас дошла переписка царя с князем Курбским.

Князь Курбский был потомком ярославских князей. Он тоже вел свой род от Рюрика. Он не хотел примириться с тем, что вся власть перешла в руки московского царя.

Курбский убежал из Русской земли и присоединился к ее врагам. Чтобы оправдать свой поступок, он написал царю письмо, в котором красноречиво обвинял его в самовластии, в «кровопийстве».

Царь ответил ему огромным «широковещательным и многошумящим» посланием — целой книгой. Он гневно обличал изменника и доказывал свое право казнить и жаловать, быть единым государем на Руси.

Царь был ученым человеком и хорошо владел пером.

Но и его противник был одним из образованнейших людей своего времени. Курбский знал Аристотеля, переводил Цицерона.

Их переписка — поединок могучих бойцов. Но один был за старое, другой — за новое, передовое. История была за Ивана Васильевича.

Грозным прозвали царя. Он и в самом деле был грозой и для своевольных бояр, и для чужеземных врагов. А врагов у Русского государства было немало.

Когда-то из Русской земли настежь были открыты ворота и на восток и на запад. Через Русскую землю шел великий путь «из варяг в греки».

Эти ворота были теперь заперты. На востоке и на юге п^ть преграждали татары. Западные русские земли были захвачены соседями. На берегах Балтийского моря стояли заставой ливонские рыцари. Ганзейские купцы не пускали в Москву иноземных купцов и мастеров.

Как-то раз Иван Грозный вызвал к себе из-за рубежа знающих людей — больше ста человек. Кузнецы, литейщики, пушечные мастера, врачи, аптекари, печатники двинулись с семьями и пожитками в далекий путь. Но ганзейские купцы не пропустили их в Москву. Любекские сенаторы приказали засадить в тюрьму царского посланника, а мастеров разогнать.

Ворота на западе, на юге, на востоке были заперты. И русские старались взломать эти ворота. Шли войны и с татарами и с ливонцами.

На востоке ворота удалось открыть раньше, чем на западе. Русское войско покорило Казань, овладело Волгой и тем самым проложило свободный путь из Москвы в те далекие края, куда когда-то ходил с товарами Афанасий Никитин.

В память победы царь велел поставить у входа в Кремль семь каменных церквей, чтобы они стояли вечными свидетелями силы Русского государства.

За дело взялись мастера Постник и Барма — «премудрые и удобные для такого чудного дела».

Они решили задачу не так, как повелено было им, но как им «бог разум даровал — в размере основания».

Вместо семи церквей они поставили девять на одном основании, и эти церкви составили один громадный храм.

На сорок семь метров поднялась остроконечным шатром башня посредине. А вокруг нее расположились восемь других, поменьше. Ряд за рядом росла кирпичная кладка, шаг за шагом шли вверх строители, все больше сближая стены и уменьшая их толщину. Каждую арочку надо было ставить с умом, чтобы равномерно распределялась тяжесть огромного каменного шатра, чтобы она не распирала стен.

Если бы строители в наше время захотели возвести такое сооружение, они должны были бы сначала рассчитать его по всем правилам строительной механики.

Могли ли Постник и Барма обойтись без всякого расчета?

Конечно, не могли.

Но в те времена люди еще мало знали о законах механики. Они больше полагались на глазомер и на чутье, чем на расчет. Вряд ли теперешние инженеры могли бы похвалиться таким глазомером, какой был у Постника и Бармы.

Эти мастера решили свою трудную задачу так, что их творение и сейчас вызывает удивление строителей.

А летописец записал: «Поставлен был храм каменный, преудивлен различными образцы и многими переводы».

Но самое удивительное в соборе Василия Блаженного не бросается сразу в глаза. Надо побывать в одном из переходов во втором этаже, чтобы увидеть то, что может показаться необъяснимым: плоские кирпичные потолки.

Всякому понятно, как держится свод. Тут кирпичи опираются на стены. А как могут они держаться в плоском потолке?

Когда разобрали в одном месте кладку, оказалось, что в нее для прочности мастера ввели железные полосы.

Они заставили железо помогать камню — как в нашем теперешнем железобетоне. На триста лет опередили они свое время!

На Руси немало было таких искусных, «хитрых» мастеров.

В городах, в монастырях, в царских поместьях были большие кузницы. В одной только кузнице Кирилло-Белозерского монастыря было семь горнов, семь мехов, семь наковален.

В «пушечных избах» в Туле, в Новгороде работали опытные пушкари. Они умели и ковать пушки по-старому, и отливать их по-новому — из чугуна. Иные пушки весили сотни и тысячи пудов. Легко ли их было отлить!

Для пушек ковали круглые и гладкие железные ядра. Для пищалей ковали и спаивали железные полосы и кольца.

Тут тоже нельзя было обойтись без уменья, без знания.

Русские пушкари и кузнецы знали свойства металлов. Они были физиками и металлургами, хоть и не учились в университетах. А химиками были «повара», которые варили соль в солеварнях, принадлежавших купцам Строгановым.

«Повара» знали все свойства «твердых» и «мягких» рассолов, умели осаждать соль и из тех и из других.

Химиками были и мастера, изготовлявшие «зелье» — порох для войска.

На побережье Финского залива, на берегах Белого моря, в древних рудниках Устюжны рудокопы добывали железную руду. На Северной Двине и у Онеги доставали слюду, на Волге — серу.

Рудознатцы-разведчики искали по болотам новые залежи болотных руд.

Шла великая борьба с природой. Могучее государство осваивало свои необъятные пространства.

Для этакой шири не хватало мастеров, не хватало орудий.

То, чего недоставало, можно было бы выписать с Запада.

Но дорогу на Запад загораживали замки и заставы ли-вонцев.

Оставалась одна маленькая калиточка — на севере, в Холмогорах, в устье Двины.

Русские рыбаки и купцы издавна ходили на ладьях вдоль Мурманского берега в Норвегию.

Через эту же северную калитку пришли и английские гости...

Из трех кораблей, которые были снаряжены Себастьяном Каботом, до русской земли благополучно дошел только один. Два корабля — «Добрая Надежда» и «Доброе Доверие» — не оправдали ни надежд, ни доверия.

Русская летопись рассказывает, что зимой 1555 года карелы нашли на Мурманском берегу два корабля.

«Стоят на якорях в становищах, а люди на них все мертвы, и товаров на них много».

Видно, англичане были еще неопытными полярниками и замерзли среди снегов и льдов.

А о третьем корабле — «Доброе Предприятие» — русский летописец пишет:

«Пришел корабль с моря на устье Двины-реки и назвался: приехали на Холмогоры в малых судах от английского короля Эдварда посол Рыцарт, а с ним гости...»

Ричард Ченслор выдал себя за посла короля Эдуарда. И царь Иван Грозный «королевского посла Рыцарта и гостей английской земли пожаловал, в свое государство российское с торгом из-за моря им велел ходить безопасно и дворы им покупать и строить невозбранно».

Английским купцам был пожалован двор в Москве, у церкви Максима-Исповедника.

С тех пор каждый год входили в устье Двины английские корабли.

А что стало с Ричардом Ченслором и его кораблем «Доброе Предприятие»? Об этом в русской летописи ничего не сказано.

Нам придется снова переменить вожатого в нашем путешествии по векам. До нас дошло письмо, которое написал англичанин Генри Лейн одному из своих друзей. Он рассказывает, что Ченслор совершил еще одно путешествие в Москву. Возвращаясь в Англию, он взял с собой русского посла, которого звали Иосиф Непея. У берегов Шотландии корабль «Доброе Предприятие» разбился о скалы. Ченслор погиб. А русскому послу едва удалось спастись. Королева Мария и английские купцы послали за ним, и он был с честью принят в Лондоне.

А на Мурмане, недалеко от Печенги и тамошнего русского монастыря, все еще стояли во льдах корабли «Доброе Доверие» и «Добрая Надежда». За ними послали из Англии шкипера и матросов. Но корабли так обветшали за двухлетнюю зимовку, что затонули на обратном пути.