Рим был поработителем народов. Он подчинил себе Грецию и оставил только видимость, только тень свободы ее городам. Но он не уничтожил, а сохранил и передал векам сокровища греческой мудрости и греческого искусства.

Римляне презрительно называли греков «graeculi» — «гре-чишки». А сами учились у греков в афинских школах и добивались лавров на олимпийских состязаниях.

Римские поэты шли по дороге, проложенной Гомером. Вергилий продолжил «Илиаду», написав поэму о приключениях троянца Энея. Овидий в пленительных стихах рассказал о наивных и трогательных преданиях греческой старины.

Римские историки Тит Ливии, Тацит продолжили дневник человечества, начатый Геродотом и Фукидидом.

Тяжелы обвинения, страшны улики, которые история приносит на суд потомков.

Но история не только прокурор. Она и адвокат. Даже наш язык и тот свидетельствует в защиту Рима. Не случайно сами эти слова: «прокурор», «адвокат» — достались нам от Рима в наследство вместе со многими другими словами: «оратор», «кодекс», «юрист», «юрисдикция», «юриспруденция».

Гимназия, академия, университет, музей, институт, факультет, лаборатория, аудитория, лекция, доктор, профессор, студент, физика, математика, философия — все это греческие и латинские слова, которые вошли теперь во все европейские языки.

Было бы великой неблагодарностью, если бы мы забыли о древних ученых, которые копили и собирали для нас в своих книгах опыт человечества.

В том же самом праздном и жадном Риме были люди, которые отдавали труду и науке не только свои дни, но и свои ночи.

Таким был римский естествоиспытатель, адмирал и государственный деятель Плиний.

Он задумал смелое дело: дать описание природы во всем ее величии.

«Если мой замысел и не удастся,— пишет он,— то сладостно самое стремление к нему».

Он мало спит и мало ест. Дни и ночи проводит он, читая книги о природе, написанные географами, астрономами, естествоиспытателями, врачами.

Он прочитывает книгу за книгой, делает выписки, размышляет, сопоставляет. Многое он видел сам во время своих путешествий и военных походов.

Число прочитанных книг доходит уже до двух тысяч. Это только материал, подвезенный на стройку.

Здание начинает расти. Оно называется «Естественная история». Год проходит за годом, том возникает за томом. Это не здание — это целый город. В «Естественной истории» Плиния тридцать семь томов.

Подробно и неторопливо рассказывает Плиний о звездах и о планетах, о зверях и о деревьях, о далеких странах и далеких временах.

Он много знает. Ему известно, что на полюсе солнце не заходит летом и не восходит зимой, что свет движется быстрее звука, что приливы вызываются луной и солнцем.

Но он еще с трудом отличает правду от вымысла. Плиний — это Геродот естественной истории.

Он повторяет старые рассказы о людях без головы, с глазами и ртом на груди. Он думает, что раковины в море растут только тогда, когда в небе растет месяц. Он верит, что созвездие Пса вызывает бури на море, заставляет вино бродить. Ему еще кажется, что природа все создала ради человека. Растения существуют для того, чтобы приносить человеку плоды, вино, освежающее благовонное масло. Из стволов деревьев строят жилища и корабли. Железо создано для войны, золото — чтобы портить людей.

«В поисках золота,— пишет Плиний,— мы проникаем во все жилы земли, роем почву, на которой живем, и при этом еще удивляемся, что в ней образуются трещины, что она иногда начинает сотрясаться».

И он объясняет землетрясения гневом святой матери-земли, которую тревожат алчные люди, проникающие в ее жилы.

Все существует для человека.

Но самого человека Плиний невысоко ставит. Он говорит, что человек хуже зверя. Ни львы, ни морские чудовища ие враждуют между собой, а человек вечно враждует с человеком. Ни у какого создания страх не отнимает в такой степени присутствия духа. Ни в ком сильнее не свирепствует ярость. Человек один знает честолюбие и корыстолюбие.

Вероятно, римляне, с которыми Плиний встречался в императорском дворце, в сенате, в цирке, не стоили больших похвал.

Но сам Плиний доказал, что были и такие римляне, которые способны были на высокие подвиги.

Он доказал это и своей жизнью, полной труда, и своей смертью.

Вот что писал его племянник Плиний Младший в письме к историку Тациту:

«Ты просишь меня рассказать о кончине моего дяди, мужа, имевшего счастье свершить великие дела и написать прекрасные книги. Чудесной судьбе угодно было, чтобы он нашел смерть при гибели прекрасной местности. Память же о нем будет жить вечно.

Вместе с флотом, состоявшим под его начальством, дядя находился у Мизенского мыса. 22 августа ему сообщили, что показалось облако необычайной формы. Оно имело вид сосны пинии. Ствол ее возвышался к небу, а ветви были раскинуты во все стороны.

С пылом естествоиспытателя, стремящегося исследовать все новое, дядя отдал приказ немедленно приготовить к отплытию судно.

Но в это время ему передали написанное у подножия Везувия письмо с просьбой о помощи.

Поэтому в море должен был выйти весь флот. На адмиральском корабле дядя смело направился навстречу опасности. С палубы наблюдал он ужасающее явление природы. Одновременно он диктовал свои наблюдения писцу.

По мере приближения к месту несчастья на корабли падал все более густой и горячий пепел. К нему примешивались даже куски пемзы и лавы.

Причалили в Стабии и вышли на берег. Уже стемнело. Из Везувия высоко вверх извергалось пламя. В то же время содрогнулась земля, так что дом, в котором находился Плиний со своей свитой, начал шататься.

Все вышли из дома. Каждый для прикрытия от каменного дождя привязал к голове подушку. Стремясь вместе с другими убежать от серного дыма и пламени, Плиний внезапно упал в изнеможении. Раз еще удалось ему с помощью двух рабов стать на ноги. Затем он упал, умирая...»

Это было то самое извержение Везувия в 79 году, которое засыпало пеплом города Геркуланум и Помпею.

В течение веков люди жили здесь спокойно у подножия дремавшего вулкана. В это летнее утро они тоже, как всегда, занимались своими делами.

У дверей цирюльни посетители дожидались на скамье своей очереди. В кабачке солдаты пили вино и чокались большими кружками. Торговцы сидели у дверей лавок. Женщины спешили на рынок. Приехавший из деревни крестьянин привязывал своего мула, продевая поводья в дыру, пробитую в тротуаре. В пекарне булочник восседал, поджав ноги, на прилавке посреди своих круглых хлебов. Сапожник примерял сандалии покупательнице. Продавец котлов зазывал народ к себе в лавку, колотя железным прутиком о звонкую стенку котла. Прохожие останавливались, чтобы прочесть предвыборные надписи, начертанные кистью на стене: «Выбирайте Бруттия Бальбу! Этот не расхитит городской казны»; «Кабатчики, подавайте голос за Приска и Руфа!»; «Марцелл будет хорошим эдилом и устроит великолепные игры!»

Кто мог подумать тогда, что через несколько часов эти улицы, украшенные гирляндами из цветов и листьев, полные говора толпы и журчания фонтанов, будут завалены грудами раскаленного пепла!

Кто мог подумать, что эти люди, беспечные или озабоченные своими расчетами, будут внезапно сожжены или задохнутся от серного дыма!

И мог ли кто-нибудь из этих прохожих представить себе, что через несколько дней немногие уцелевшие жители будут бродить по кучам еще горячего пепла и рыться в нем, стараясь отыскать под ногами крышу родного дома!

Природа снова напомнила человеку, как он мал и беспомощен. Когда-то еще сможет он померяться силой с вулканами!

И все-таки кто откажет в величии этому римскому адмиралу, который повел свой флот на помощь гибнущим городам?

Каменный дождь стучал по палубе. Тучи пепла слепили глаза и обжигали лицо. Но Плиний все-таки не давал приказа об отступлении. Без малейшего колебания он продолжал свой путь вперед. Он был верен своему долгу адмирала и призванию исследователя.

И все-таки это была школа.

Римские законы охраняли только римских граждан. Они предоставляли все права рабовладельцам, а рабам оставляли только обязанности.

Но по форме эти законы были составлены с таким искусством, что их и сейчас изучают юристы.

Римские инженеры далеко опередили мастеров Греции.

В римских рудниках уже есть водоподъемные и водоотливные механизмы, которые не дают подземным водам заливать галереи и шахты.

Когда в Риме строят высокое здание, грузы поднимают не на спине, а подъемным краном.

Внутри огромного колеса устроены ступеньки. Ступая на эти ступеньки, рабы заставляют колесо вращаться. Колесо наматывает на ворот канат, а канат перекинут через блок на стреле крана. Люди поднимают груз не руками, а ногами.

В римских мастерских немало таких хитрых механизмов, о которых прежде и не слыхали.

Кузнец раздувает огонь в горне новым кузнечным мехом, сделанным в виде гармоники. Ювелир шлифует камень на ножном шлифовальном станке. В большой пекарне тесто месят не человеческими руками, а лошадиными ногами: в кадке вращается мешалка, а мешалку приводят в движение, гоняя по кругу припряженную к водилу лошадь.

Риму надо много хлеба. Оттого-то и приходится строить такие машины.

А сколько Рим выпивает воды! Чтобы его напоить, римские инженеры сооружают длинные водопроводы — акведуки.

Через много лет с удивлением будут смотреть люди на гигантские арки акведуков. Три высоких каменных моста поставлены один на другой. Одним концом этот тройной мост упирается в отдаленные туманные холмы, другим — уходит за линию горизонта. Далеко видна равнина сквозь широкие проемы арок. Наверху по желобу бежит холодная горная вода.

Пройдут века. Дети городских предместий будут играть на каменных уступах, заросших травой. Дети будут прыгать с уступа на уступ, как по ступеням громадной лестницы. Взрослые скажут им: здесь когда-то был римский амфитеатр; эти уступы — скамьи, на них сидели тысячи зрителей.

И детям будет трудно поверить, что у римлян бывали такие большие театры, которые вмещали население целого города — десятки и даже сотни тысяч человек.

На уроке истории дети с удивлением узнают, что римлянам удавалось совершать работы неслыханной трудности. Однажды римляне задумали спустить в море огромное озеро. Это озеро находилось посреди Италии. Вокруг него далеко простирались болота. Земля не давала здесь людям ничего, кроме злых лихорадок. И вот люди провели канал — через горы, через скалы. Тридцать тысяч человек строили его целых одиннадцать лет. Озеро спустили в Тибр, а завоеванную землю превратили в луга и нивы.

Слушая учителя истории, дети вряд ли увидят перед собой желтые лица рабов, измученных лихорадкой, их впалые щеки, их ребра, обтянутые кожей. Дети не увидят мрачную, смрадную равнину, где тысячи людей нашли свою могилу в той самой трясине, которую они осушали.

Дети, вероятно, представят себе другое: яркое небо Италии, большое озеро и человека-великана, который, словно играя, направляет воды озера в реку, а из реки в море.

Что же правда?

Какой приговор вынесет Риму суд потомков?

Эту лавину не могут остановить ни глубокие рвы, ни толстые каменные стены.

Она идет все дальше и дальше, обращая в развалины города, обращая в пустыню сады, виноградники, рощи.

Куда они стремятся, эти легионы? Они хотят пройти по следам Александра, покорить Индию, обойти Понт и Кавказ, вторгнуться в Скифию и, вернувшись домой через земли германцев, сомкнуть круг римских владений.

Границу мира — Океан — они хотят сделать границей Рима. Так заповеда1 им их полководец Кай Юлий Цезарь.

Но на их пути в Индию ничтожное препятствие — Иудея.

Она покорена, но не покорилась.

Что она может противопоставить Риму?

У нее есть и храбрые воины, и метательные орудия, и хорошо укрепленные города. Но что это значит по сравнению с мощью гиганта Рима?

И все-таки маленькая Иудея поднимает восстание против огромной Римской империи.

За оружие берутся и иерусалимские ремесленники, у которых спина согнута от вечной работы, и загорелые рослые крестьяне из гористой Галилеи.

С Римом не хотят ссориться только самые богатые и знатные. Им легче сговориться с римским наместником, чем с беднотой городских окраин. Иудейский царь Агриппа спешит на помощь к римлянам, ведя небольшой отряд, оставшийся ему верным.

Римляне посылают легион. Они думают, что довольно одного легиона, чтобы в две недели взять Иерусалим. Но легион отступает с позором. Евреи преследуют его. Легион разгромлен. Все его прославленные осадные орудия попали в руки евреев. Изрублен в куски золотой римский орел — знамя, которое солдаты почитали как божество и окуривали благовониями.

Через несколько месяцев римляне приходят снова. На этот раз идут три легиона. За ними следуют тысячи стрелков и всадников из подвластной Риму Сирии. Это войско без труда расправляется с кедрами и пиниями, с виноградниками и масличными рощами. Но даже самые маленькие крепости оказывают врагу стойкое сопротивление. Месяц идет за месяцем, а Иерусалим еще не осажден.

И вот в третий раз идут на Иерусалим римские полчища. Римляне поняли наконец, что перед ними сильный враг. Двумя легионами они покорили Египет, четырьмя усмирили германцев. Против Иерусалима они двинули десять легионов по шесть тысяч солдат в каждом. Эти легионы ведет сын самого императора.

Рим напрягает все силы в борьбе с Иудеей. Ведь если она победит, поднимутся и другие народы. Уже идут тревожные вести и из Германии и из Галлии.

На Иерусалим надвигаются четыре высоких земляных вала. По этим валам ползут многоярусные осадные башни, медленно движутся черепахи с бронированным телом, с шеей, длинной, как мачта, с бараньей головой из железа.

Осадные орудия готовы приняться за работу. Но евреи роют подземные галереи. Земля внезапно разверзается и пожирает осадные орудия.

Можно подумать, что сама земля не хочет нести на себе это скопище чудовищ.

Римляне видят, что город нельзя взять с бою, и зовут к себе на помощь голод. Вокруг городских стен растет новая длинная стена. Она должна отрезать Иерусалим от мира...

В Иерусалиме голод. Мертвых негде больше хоронить, трупы бросают со стен в ущелья. Всех, кто пытается выбраться из города, римляне распинают на крестах. Вороны кружат над крестами, с соседних гор спускаются за добычей волки, из пустынь идут шакалы и пантеры. Звери сыты, люди умирают от голода.

Но Иерусалим не сдается.

Подведены новые валы. Железные бараньи головы день и ночь бьют в крепкие стены. Когда рушится одна стена, за ней оказывается другая.

Но вот уже римляне у высоких стен храма. Он стоит над городом, на холме, как неприступная крепость.

Никогда еще римлянам не приходилось брать таких крепостей.

Ее кровля сверкает золотом, колонны высечены из мрамора, стены обшиты кипарисом и кедром, полы устланы мозаичными плитами.

В течение многих лет люди создавали и берегли эту драгоценность.

И вот приходят римляне. Они считают, что настоящие люди только они одни. Всех других они называют варварами.

Но кто же тут варвары: те, которые строили, или же те, которые пришли разрушить?

Шесть дней и шесть ночей бьют железные бараньи головы в стены храма. Римляне приставляют лестницы, карабкаются,— евреи сбрасывают их вместе с лестницами. Римляне поджигают храм,— евреи дерутся среди огня. Римляне добрались до алтаря,— евреи поставили на алтарь стреломет и встречают врага стрелами.

Храм — это крепость, но он не перестает быть храмом. Священники совершают богослужение в дыму пожара, и древние победные песни сливаются с воплями умирающих, с грохотом боя.

Уже весь храм захвачен огнем пожара и железом вражеского оружия.

Оставшиеся в живых поднимаются на крышу. Они срывают золотые острия, которыми увенчан храм, и швыряют во врага. В последний раз звучат слова священных песен. И эти слова умолкают только тогда, когда кровля обрушивается в пламя.

Римские воины сгибаются под тяжестью добычи. Они выносят из тлеющих развалин золотые семисвечники и сосуды...

Проходит несколько десятилетий. Иудея снова поднимается. Ее вождя зовут Бар-Кохба, что значит Сын Звезды. Он строит крепости, он вооружает воинов. Римляне вызывают из Британии своего лучшего полководца — Юлия Севера.

Но евреи не сдаются. Они соединяют крепости подземными ходами. Когда римляне берут одну крепость, ее уцелевшие защитники переходят под землей в другую.

«Несчастный народ! — пишет один историк.— Сгоняемый со своей земли, этот народ как бы хотел зарыться в ее недра, лишь бы не покидать ее».

Римляне нигде не решились вступить в бой со своим противником. Они окружали крепости одну за другой и лишали осажденных воды и хлеба.

Эта подземная война длилась долго. Но сила была на стороне Рима. Одну за другой разрушали римляне крепости. И вот последняя крепость была взята, Бар-Кохба убит.

Иудея стала пустыней. Во многих городах все мужчины погибли, сражаясь; женщины и дети были перерезаны. Оставшихся в живых продавали дешевле, чем лошадей.

Под землей еще таились люди, которые не выходили наверх. Они предпочитали погибнуть от голода.

Города опустели.

Бездомные беглецы пробирались через пустыню в чужие края. А в их домах хозяйничали гиены и волки...

Так боролась с поработителем Римом маленькая Иудея. Ей не удалось сбросить с себя римское ярмо. Рим разгромили через несколько веков другие народы.

Покорно подставить лоб, чтобы на нем выжгли рабское клеймо? И утешать себя потом сознанием, что только тело раба принадлежит господину, а дух свободен?

Или же с мечом в руках бороться за свою свободу до последнего дыханья?

Тысячи людей отвечали на это: да, лучше смерть, чем рабство!

Всем в Риме памятно было восстание Спартака. Спартак был гладиатором, а гладиатор отличался от раба только тем, что был не орудием для работы, а игрушкой для забавы. Эту игрушку для того только и держали, чтобы разбить. В этом и была вся прелесть игры.

Но трудно было найти в Риме человека, который был бы больше человеком, чем Спартак.

Он был великаном с виду, у него были могучие мышцы. Оттого-то и попал он в школу гладиаторов.

Но сами римляне говорили, что он был велик не только силой тела, но и силой духа, что он был более похож на образованного эллина, чем на раба.

Сколько раз в своей крошечной каморке, лежа на подстилке из сухих листьев, вспоминал Спартак горы и леса своей родной Фракии! Он жаждал свободы, как и все его товарищи. Но он хотел свободы не только для себя одного, а для всех гладиаторов, для всех рабов.

Быть игрушкой, быть орудием в руках господина — с этим Спартак не мог примириться.

Он видел вокруг себя могучих людей, которые убивали друг друга на арене цирка, вместо того чтобы обратить мечи против жестоких зрителей.

И он пользовался каждой минутой, когда оставался наедине с товарищами, чтобы будить их гнев, чтобы напоминать им: вы не рабы, вы люди.

День изо дня упорно готовил Спартак восстание гладиаторов. Он разделил их на отряды, он поставил во главе отрядов опытных начальников.

Все было почти готово. Оставалось только овладеть оружием, которое хранилось под замком.

Но слух о готовящемся восстании дошел до римлян. Школа гладиаторов была окружена войсками. Началось избиение безоружных. Спартаку с горстью товарищей удалось бежать.

Маленький отряд укрепился на вершине Везувия. Туда сходились к Спартаку отовсюду не только беглые гладиаторы и рабы, но и свободные, которым свобода не дала ничего, кроме лохмотьев.

Словно орлы, свили они гнездо на горной вершине.

Римские легионеры заняли все тропинки, которые вели на Везувий. Они считали, что гладиаторы уже пойманы. Как выбраться из ловушки, когда вокруг отвесные стены и острые скалы?

С кем только не встречались в бою эти старые римские воины! Но войну с рабами они считали скорее охотой, чем настоящей войной.

«Зверь» был в западне, о чем же было еще тревожиться?

Но не прошло и суток, как римлянам пришлось жестоко заплатить за свою ошибку.

Звери не нашли бы выхода из западни. Но гладиаторы были не звери, а люди. И эти люди сумели сделать то, что казалось невозможным. У них были человеческий разум и человеческие руки, привыкшие к труду. Они свили из гибких ветвей лестницы и спустились с вершины горы в пропасть.

Римляне были окружены и разбиты раньше, чем они сообразили, что такое произошло.

Сколько раз любовались они силой и ловкостью гладиаго-ров на арене цирка!

Но там римляне были зрителями, а тут им пришлось стать участниками игры.

Римляне терпели одно поражение за другим. Армия Спартака росла. У него уже были не десятки, а тысячи хорошо вооруженных воинов. Рабы, убегая из поместий, превращали в оружие орудия своего труда: земледелец вооружался косой и вилами, кузнец — молотом, повар — вертелом. Но в лагере Спартака им давали мечи и щиты, отнятые у римлян.

Знаменем восставших стал красный колпак на острие копья. Такой колпак, по старому обычаю, надевался на голову раба, когда его отпускали на волю.

Глядя на свое знамя, рабы уже видели впереди свободу, возвращение на родину, в деревни Галлии, в дремучие леса Германии.

К самым забитым и покорным вернулось чувство человеческого достоинства, гордость человека, который сам распоряжается своей судьбой.

Армия рабов шла по Италии, ]ромила римские легионы, принуждала к сдаче города.

Римским сенаторам становилось все яснее, что это не просто бунт беглых рабов, а большая и серьезная война. Вождь восставших в их представлении был варваром, но этот варвар знал военное искусство лучше, чем римские полководцы.

Римляне не сразу поняли, с каким противником имеют дело. Но Спартак умел смотреть правде в лицо. Он знал, что с могучим Римом не так-то легко справиться. Он хотел воспользоваться своими победами, для того чтобы увести рабов из Италии, перевалить с ними через Альпы и там распустить их по домам. Быть может, он уже видел впереди общее восстание всех подвластных Риму народов. Он знал, что люди, вкусившие горечь рабства и сладость свободы, не забудут полученного урока и не захотят, чтобы их дети были рабами.

Но рабы уже думали не о возвращении на родину, а о том, чтобы немедленно разгромить Рим, чтобы отомстить за плети, за цепи, за железные ножные колодки, чтобы отнять у рабовладельцев богатства, добытые руками рабов. И только потом, говорили восставшие, можно будет разойтись по домам.

Стотысячная армия двинулась на Рим.

Ей навстречу сенат бросил все легионы, которые только можно было собрать.

Рабы и рабовладельцы вступили в смертельную борьбу.

Но рабовладельческий строй был еще крепок. А для нового — феодального — строя время еще не пришло.

На смену старому порядку армия Спартака не несла с собой нового, более совершенного.

Трудности борьбы вселяли неверие в сердца многих восставших. Один за другим, уходили от Спартака отряды. Спартак запрещал грабежи и убийства, он требовал суронои дисциплины. Не всем это было по вкусу.

Римляне окружали и уничтожали отряды, отколовшиеся от армии Спартака.

Спартак уже не думал о победе. Он уходил от римлян, отбиваясь от них, прорывая заграждения и засады.

И вот настал последний акт трагедии.

Рабы и римляне встретились в решающей битве. Спартак сражался в первых рядах и был убит вместе с тысячами своих воинов.

Рабовладельцы победили рабов. Вдоль дороги от Рима до Капуи выстроились частоколом кресты с тысячами распятых. Это была аллея из страшных деревьев — с перекладинами вместо ветвей, с человеческими телами, пригвожденными к дереву.

Римляне хотели навсегда отбить у рабов охоту бунтовать. Но рабы не забыли Спартака. Старики рассказывали юношам о его великих победах и о его доблестной смерти. И юноши думали: да, такая смерть лучше, чем рабство.

Восстание Спартака было подавлено, но восстания не пре кратились. Они могли прекратиться только вместе с рабством.

Восставали рабы. Восставали порабощенные народы.

Удар за ударом расшатывал твердыню Римского государства.

Историк Плутарх с удивлением писал о жителях города Ксанфа, в Ликии, которые предпочли рабству самоубийство, когда римляне овладели их городом:

«Не только мужчины и женщины были охвачены желанием убить себя каким бы то ни было способом. Маленькие дети с криками и воплями кидались в огонь, бросались вниз со стен или же подставляли обнаженные шеи под мечи своих отцов».

Сами победители были потрясены. Римский полководец обещал награду воинам за каждого спасенного ликийца. Но таких, которые дали себя спасти, было немного.

Ликийцы знали: спастись — значит погибнуть.

И так рассуждали не только ликийцы. Народы боролись за свою свободу, пока стены городов не обращались в развалины. Но и покоренные не покорялись.

Восстания поднимались одно за другим, словно волны в бурю. Восставали рабы-люди и рабы-народы. Волны разбивались о твердыню Римского государства. Но каждый удар расшатывал строй, основанный на рабстве.

Рим едва успевал перебрасывать легионы с одной границы на другую. Огромная плотина армии с трудом сдерживала натиск непокоренных племен.

Не хватало солдат. Приходилось отражать варваров с помощью самих варваров. Порабощенных заставляли воевать с еще свободными. Но нередко случалось, что легионы, набранные из германцев или галлов, обращали свои мечи против римлян.

С народами востока римлянам было не легче справиться, чем с народами запада...

Внезапно раскрываются двенадцать ворот, и на арену вы-оегают звери. Это странное сборище можно увидеть только в цирке. Рядом с пантерой остановилась, дрожа, газель. Перед открытой пастью льва сжался в комок заяц. Из-за спины слона посматривает на зрителей медведь.

Их не разделяют железные прутья клеток. Вот-вот они набросятся друг на Друга.

Но что это?

Пантера дает надеть на себя ярмо и идет в одной упряжке с газелью. Лев осторожно берет в зубы зайца и несет его, словно львенка, стараясь не причинить ему вреда. Медведь усаживается на носилки, и четыре слона, как четыре покорных раба, поднимают его на свои спины.

Можно подумать, что на земле на самом деле настал Золотой век.

Но это мирное зрелище не по вкусу зрителям. Многие рассматривают не арену, а императорскую ложу, словно император и его приближенные самые диковинные из зверей.

Людям скучно, они зевают, они ждут чего-то другого

Дрессированных зверей сменяют на арене дикие, неприрученные. Звери должны вступить между собой в борьбу. Тут нечего делать зайцам и газелям. Все действующие лица вооружены клыками и рогами. Носорогу предстоит поединок со слоном, медведю — с буйволом, слону — с быком.

Но «актеры» не хотят драться.

Скучающие римляне нетерпеливо стучат ногами. На арене появляются люди с длинными бичами, с горящими головнями в руках. Бич и огонь должны привести зверей в ярость и принудить их броситься друг на друга.

Рога и клыки окрашиваются кровью. Из распоротого брюха буйвола вываливаются на песок внутренности.

Зрители оживились. Запахло кровью.

Но это всего лишь звериная кровь.

С волнением следят зрители за борьбой человека с косматым аравийским львом. У человека нет ни панциря, ни щита. Он вооружен только мечом. Но он силен и ловок. Он защищает свою жизнь. Лев прижался к земле, готовясь к прыжку. Но человек уже ринулся на него, оседлал, схватил сильной рукой за гриву, поднял другой рукой меч.

Зрители поднялись с мест, чтобы лучше видеть. Неужели победит человек? Но счастье переменчиво. Лев вырвался, обернулся назад. И человек уже лежит, придавленный могучей лапой.

Опять кровь на песке. Римляне довольны: кровь — человеческая.

Но и это детская забава по сравнению с тем, что предстоит впереди.

На арене водружают столбы. К столбам привязывают мужчин и женщин. Они осуждены на казнь. За какую вину?

Одни взяты в плен на войне, другие осуждены за воровство, за поджог, за неповиновение. Какова бы ни была вина, кара их ждет одна и та же.

Снова на арене дикие звери. Их нарочно морили голодом, чтобы они лучше справились со своей обязанностью палачей. Тут нет борьбы. Жертвы безоружны, связаны.

Тысячи человеческих глошк испускают крик ужаса и восторга. Этот крик заглушает вопли умирающих и рев зверей.

Но римлянам и этого мало.

Они ждут еще более потрясающих зрелищ. Когда зверь убивает человека или человек зверя, в этом еще нет ничего необычайного. Совсем другое дело, если человек убивает человека, если земляк идет против земляка и друг вонзает меч в сердце друга.

На арене — сражение.

Один за другим падают воины, пораженные копьем или мечом. И их еще живые, корчащиеся тела волочат багром в мертвецкую.

Это называется «игры гладиаторов».

Веселые игры придумали для себя римляне!

Неужели человек для того поднимался веками, чтобы стать хуже зверей, которых он победил?

Неужели в этом цирке среди тысяч зрителей нет ни одного, кто сказал бы: «Довольно!»?

Философ Сенека поспешно встает и покидает свое почетное место в ложе императора. Не прощаясь ни с кем, он торопится к выходу. Пусть о нем думают что угодно; он не в силах больше видеть и слышать.

Дома он зове г писцов и диктует им:

«Случайно я попал на представление около полудня. Я ожидал игр, шуток, чего-нибудь такого, на чем глаза могли бы отдохнуть после кровавых зрелищ. Ничего подобного: все предыдущие бои были кроткой забавой.

На этот раз дело было нешуточное. Происходило человекоубийство во всей своей жестокости. Тело ничем не прикрыто, ничем не защищено от ударов, из которых ни один не бьег мимо. Именно такое зрелище предпочитает толпа.

И не права ли она? К чему панцирь, фехтовальные приемы, все эти ухищрения? Чтобы торговаться со смертью? Утром людей отдают на растерзание львам и медведям, а в полдень — самим зрителям. Зрители любуются людьми, которые уже убили своих противников. Победителям предстоит вступить в бой с теми, кто убьет их самих. Исход борьбы смертельный. Чтобы принудить людей сражаться, пускают в ход железо и огонь.

Но скажут: «Этот человек вор!» Так что же, он заслуживает виселицы. «Это убийца!» Всякий убийца должен понести наказание. Но ты — что сделал ты, несчастный? За что тебя заставляют любоваться подобным зрелищем? «Плетей, огня! Смерть ему!» — кричат зрители. «Вот этот пронзает себя слишком слабо, падает без достаточной твердости духа, умирает неграциозно!»

И вот плеть гонит людей в бой, с обеих сторон противники должны добровольно подставлять под удары обнаженную грудь. Быть может, зрелище еще слишком кротко? Что ж, чтобы зрители приятно провели время, пусть убьют еще нескольких!

Римляне, неужели вы не чувствуете, что зло падает на головы тех, кто его совершает?»

Сенека перестает диктовать. Он в волнении ходит по комнате. В душе его борются противоречивые чувства.

К кому он взывает? К римлянам? Но у них только наружность людей, в душе они — звери. Разве он, философ Сенека, не смешон, когда учит римлян не причинять зла даже врагам, прощать обиды, жалеть рабов?

Они только снисходительно улыбаются, когда он говорит им, что люди, которых они называют рабами, произошли ил той же материи, любуются тем же небом, дышат тем же воздухом, обладают той же жизнью и ждут той же смерти.

Это рабы? Нет, это люди. Это рабы? Нет, это товарищи.

Разве римляне это поймут!

«Что же делать? — думает Сенека.— Пытаться переделать мир? Это напрасная трата сил. Судьба ведет того, кто хочет, и насильно тащит того, кто не хочет.

Ничья мольба не может тронуть судьбу. Она не знает милости, не знает состраданья. И звезды на небе, и люди на земле одинаково повинуются судьбе, одинаково подвластны закону природы».

Что же остается? Сенека видит только один выход: «обрести высокое мужество, достойное человека, и стойко переносить все, что приносит судьба».

И путь истории, путь человека тоже проходит через Рим.

Афины так и остались государством-городом, живым свидетелем тех далеких времен, когда долина реки, стесненная горами, составляла все государство.

А возвышение Рима началось уже в те времена, когда горы и моря перестали быть преградой для человека. Даже стена Альп, отгораживающая Италию с севера, не могла помешать могучему росту Рима. Он захватил всю Италию, он простер руки к дремучим лесам Галлии, к сицилийским нивам.

Словно продолжение римских улиц, протянулись во все стороны прямые, широкие дороги, выложенные восьмигранными плитами, укрепленные плотно убитым песком. Они начинались у позолоченного дорожного столба на Форуме, на главной площади города, и шли на юг — к Сицилии, на север — к Дунаю и Рейну, на запад — к Испании, на восток — к Византии.

Встречая реки, ущелья, овраги, дорога переступала через них каменными опорами моста и шла дальше. Она добиралась до морского берега и, став невидимой, устремлялась вдаль, к берегам Греции, Африки, Британии.

Римлянам не пришлось заново покорять моря. У морских берегов они нашли готовые корабли. Эти корабли стояли в гаванях греческих колоний. И римляне сразу же создали себе флот не топором, а мечом...

Все дороги ведут в Рим. И по всем дорогам идут в Рим тяжело нагруженные корабли и караваны.

Из Египта везут зерно и шлифованный камень, папирус для книг и чаши из цветного стекла.

Из Греции доставляют паросский мрамор, коринфскую бронзу, хиосское вино, мед из Гимета, павлинов с Самоса, журавлей с Мелоса. Павлины и журавли — лакомое блюдо на пирах у богатых римлян.

Испания посылает в Рим хлеб и вино, воск и смолу, серебро и золото. В Риме дорого ценятся испанская ветчина и испанские устрицы.

Галлия дает Риму хлеб и вино В галльские рубашки одевают рабов Галльское красное сукно продают в Риме не дешевле, чем восточный пурпур.

Из Британии идет олово, с берегов Эльбы — янтарь.

Далеко, на краю света, за рекой Танаис — Доном, за могучей рекой Ра — Волгой, на склонах Урала и Алтая охотники бьют из лука зверей и старатели промывают золотоносный песок. По прикаспийским степям кочуют сарматы в своих шатких домах, поставленных на колеса,— кибитках. Они перевозят меха и золото к берегам Меотийского болота — Азовского моря. На берегах Борисфена — Днепра — скифы-пахари погоняют волов. Из города Танаис, из Пантикапеи — Керчи — греческие моряки доставляют скифское зерно, меха, золото в Византию и в Рим.

Через пустыни и горы идут вереницы верблюдов. Они везут с востока — из Индии и Аравии, из Средней Азии и Китая — мирру и ладан, гвоздику и перец, жемчуг, драгоценные камни, шелковые ткани.

Есть и другой путь с востока — по морю.

Где-то около Цейлона ведут борьбу с ветрами и бурями плоскодонные суда, сшитые из кокосовых планок. Они везут дорогие китайские шелка. На Малабарском — западном — берегу Индии товар перегружают на египетские суда. Искусные лоцманы проводят корабли по опасным пучинам. Много дней странствуют моряки по волнам, пока не достигают Красного моря.

Люди уже умеют соединять моря. Они построили канал между Красным морем и Нилом. По Нилу корабли идут в Александрию. А оттуда китайские товары доставляют в Рим.

Знатные римские матроны перебирают шелка своими холеными пальцами. И они даже не представляют себе, чьими руками выткана эта шуршащая ткань, чьи раскосые глаза выбирали затейливый пестрый рисунок.

Где она — эта страна шелка?

Географы и те не могут ответить на этот вопрос.

Они думают, что есть две страны шелка. В одной живут Сины — ее можно достигнуть морем. В другой живут Серы — она лежит в конце долгого пути по суше, в Восточной пустыне.

И никто еще не догадывается, что это одна и та же страна— Китай, что и Серы и Сйны — это китайцы.

А в Индии, в Китае люди тоже плохо представляют себе, что такое Рим, и называют его Да-Цинь, Маха-Чина, что значит— Большой Китай.

Окраины мира еще окутаны туманом В Риме расскачм-вают, что вся Индия окружена высокой стеной из слоновых клыков. Оттого-то в нее и трудно проникнуть. Слонов называют «змеерукими волами». Слон все еще кажется римлянам странным животным — громадным быком с рукой в виде змеи.

Но время идет, и с каждым веком окраины мира отодвигаются все дальше и дальше. В начале нашей эры римские купцы делаются частыми посетителями Индии. На Малабарском берегу среди храмов индийских богов появляется римский храм в честь императора Августа.

В Риме строят, по повелению императора Августа, большое здание. В этом здании помещают для обозрения огромную карту империи. Римляне говорят, что она впервые представила миру зрелище мира. На ней изображены все страны — от земли Синов до земли Туле — до островов, лежащих где-то на севере, за Шотландией.

И сердце этого мира — Рим.

Все реки несут грузы в Рим: и Дон — Танаис — на севере, и Оксус — Аму-Дарья — на востоке, и Нил на юге, и Тамеза — Темза — на западе. Все гавани и пристани — в Колхиде,, в Индии, в Египте, в Палестине — это станции на пути в Рим.

Что же дает Рим взамен за все богатства, которые в него стекаются отовсюду?

У него мало товаров, которые он мог бы продать. В Остии — около Рима — грузят на корабли бочки вина и масла, мешки с шерстью. На север — в Галлию — идут изделия римских ремесленников. Но что эго значит по сравнению с тем, что мир дает Риму!

За товары, идущие с востока — из Индии и Китая,— Рим щедро расплачивается серебром и золотом Навстречу шелку, рубинам, сапфирам текут золотые и серебряные реки. Римские монеты — динарии и сестерции — и через две тысячи лет будут находить в земле на берегах Инда и Ганга. Иной раз это фальшивые монеты. Римляне не стесняются обманывать индийцев, не умеющих отличать настоящие деньги от поддельных.

Но откуда у римлян столько денег?

В течение двух веков они грабили покоренные народы.

Каждый завоеванный город платил тысячи талантов только за го, что его завоевали. Побежденные оплачивали расходы победителей.

В Рим шли по морю сотни кораблей, груженных деньгами. Иногда эти корабли тонули, и тогда золото оставалось лежать на морском дне среди причудливых актиний и губок.

Из каждого похода полководцы возвращались миллионерами, да и простым солдатам тоже кое-что перепадало. Молодые люди из знатных семейств охотно покидали Рим, чтобы избавиться от долгов, от неумолимых заимодавцев. Они возвращались богачами и без труда отдавали ростовщикам по два динария вместо одного.

Вместе с легионами полководца Цезаря в Галлию шли дельцы — скупщики рабов и золота, ростовщики, меняла, оценщики.

Воины совершали чудеса храбрости. Они наводили под градом стрел мосты через шумящие потоки. Они смело углублялись в дремучие леса, где за каждым деревом мог таиться враг.

И все это делалось как будто только для того, чтобы Галлия оказалась в руках ростовщиков. Римляне, смеясь, говорили, что ни один грош, ни один сестерций не может пошевелиться в Галлии, не оставив следа в приходо-расходных книгах римских менял.

Прожорливая стая ростовщиков и откупщиков грабила провинции. А когда в Риме изменились порядки, когда в 31 году до нашей эры республику сменила империя, для покоренных народов это означало только одно: что их будут грабить по новому способу. На смену дельцам республики пришли чиновники императора. Они произвели перепись всего населения провинций, чтобы ни один человек не мог укрыться от тяжелых податей.

Оказалось, что на каждого римлянина приходится пятнадцать неримлян. Эти пятнадцать должны были кормить одного.

Во все стороны протянул Рим свои лороги — свои руки.

За чем тянутся эти жадные руки? Что им нужно?

Им нужно все, что есть на земле. А больше всего нужны рабы.

На римских рынках продают рабов, привезенных со всех концов света. У некоторых ноги натерты мелом. Это значит, что их привезли из-за моря. Те, у кого на голове лавровые венки, взяты в плен на войне, где-то на берегах Рейна. У них голубые глаза и белокурые волосы. А рядом с ними — черные курчавые люди из африканских пустынь...

Снова одни становятся свободными ценой порабощения других. И снова рабство лишает свободы самих свободных.

На новом месте с небывалой силой разгорается старая война всех со всеми: свободных — с рабами, богатых — с бедными, полноправных — с бесправными, победителей — с побежденными.

История словно повторяется.

Но история никогда не повторяется. Все течет. Нельзя в одну и ту же реку войти дважды...

Римлянам удалось то, что не удалось афинянам: покорить все страны вокруг Средиземного моря.

Где-нибудь в Египте или в Галлии земледелец сеет, жнет, молотит хлеб. А этот хлеб раздают потом в Риме даром нуждающимся гражданам, у которых нет ничего, кроме кучи голодных детей.

Эти граждане давно отвыкли работать. Так же как в Афинах, рабство и здесь оставило без работы многих свободных. Их одолевают голод и скука. Они слоняются по городу и с завистью смотрят на какого-нибудь богача, который появляется на улице, лежа на пышных носилках.

Эти носилки несут на плечах рабы в красных ливреях. Впереди расталкивают народ темнокожие скороходы из Африки или из Индии. Богача окружает толпа рабов и прихлебателей.

Носилки останавливаются. Рабы поспешно приставляют справа и слева по лесенке: они не знают, с какой стороны их господин пожелает сойти. Раздвигаются шелковые занавески. Все видят человека в белой тоге. Эта тога из такой тонкой ткани, что кажется стеклянной. Под ней просвечивает пурпур туники. Нога, ступающая на ступеньку лесенки, обута в красный башмак с пряжкой из слоновой кости. Такие башмаки носят только высшие сановники, знатнейшие люди города.

У сановника равнодушное, скучающее лицо.

Римляне скучают. Но одни римские граждане сыты, а другие голодны. Чтобы голодные не роптали, им раздают даром хлеб, их забавляют зрелищами.

Когда-то их предки требовали для себя земли и работы. Потомки довольствуются тем, что требуют хлеба и зрелищ. Даровой хлеб — вместо земли, зрелища — вместо труда.

Сегодня народу показывают на Марсовом поле носорога и громадную змею длиной в пятьдесят локтей.

Завтра все поспешат в цирк, где, по повелению императора, дается новое, небывалое представление.