Завидев издалека своих отцов и старших братьев, дети выбегали навстречу, чтобы поскорее узнать, удачна ли была охота. С любопытством смотрели они на окровавленную кабанью морду с торчащими изо рта изогнутыми клыками, на ветвистые рога оленя. Но больше всего радовались дети, если охотники приносили или приводили с собой живых зверей: маленьких пугливых ягнят или беспомощного безрогого теленка.

Этих четвероногих пленников охотники не убивали сразу. Пленников держали в загородке и кормили, чтобы они подросли. Когда около дома мычали телята и блеяли ягнята, на душе у охотников было спокойнее. Они знали, что не останутся без мяса, даже если охота будет неудачной. За загородкой были у них теперь запасы, и притом такие запасы, которые сами росли и множились.

Сначала люди держали скот только На мясо, на шкуры. Они не сразу поняли все выгоды скотоводства. Охотники считали скот своей добычей, а добычу они привыкли убивать. Им не так-то легко было сообразить, что выгоднее оставить корову или овцу в живых, чем убить.

Съесть корову можно только один раз, а пить ее молоко можно много лет подряд. Да и мяса от нее можно в итоге получить больше, если ее не убивать: ведь каждая корова ежегодно приносит теленка.

То же самое с овцой. Легко содрать с нее шкуру. Но от одной шкуры мало пользы. Гораздо выгоднее оставить овце ее шкуру и только подстригать шерсть. Ведь шерсть после каждой стрижки отрастает новая. С одной овцы можно снять не одну, а десяток шкур.

Вместо того чтобы убивать четвероногих пленников, выгоднее было даровать им жизнь, но зато брать с них дань.

Приручив корову, овцу, лошадь, человек стал воспитывать их по-своему. Он заботился о том, чтобы у них было жилье в холодное время, чтобы они были сыты. Но зато корове пришлось давать гораздо больше молока, чем раньше, чтобы кормить не только теленка, но и хозяев Лошадь привыкла таскать на себе всякую поклажу. У овцы стало хватать шерсти и на себя и на человека.

Люди отбирали на племя самых молочных коров, самых длинношерстных овец и сильных лошадей. Так понемногу создавались все новые и новые породы домашних животных.

До всего этого люди додумались не сразу. Прошло много веков, прежде чем охотник превратился в скотовода.

Что же в конце концов оказалось?

Люди нашли для себя чудесную кладовую. Они прятали в землю собранные зерна, а земля вместо одного зерна возвращала много.

Они оставляли в живых охотничью добычу, а добыча от этого множилась и росла.

Человек стал свободнее, стал меньше чувствовать свою зависимость от природы. Раньше он никогда не знал, удастся ли ему выследить и убить зверя, удастся ли наполнить корзины собранным зерном. Таинственные силы природы могли послать еду или не послать. Теперь человек научился помогать природе: научился выращивать колосья, разводить коров и овец. Женщинам больше не приходилось уходить далеко в поисках колосьев. Охотникам не надо было разыскивать, выслеживать зверей в лесу.

Колосья росли около дома, корова и овца паслись тут же поблизости.

Человек нашел для себя чудесную кладовую. Но правильнее было бы сказать, что он не нашел, а создал ее своим трудом.

Для полей и выгонов нужна была земля. Эту землю надо было отвоевать у леса. А потом еще перед посевом ее надо было вскопать и разрыхлить. Каких трудов это стоило!

К свободе, к независимости от природы человек не шел, как на прогулке, а пробивался с трудом, преодолевая тысячи препятствий. У нового труда были и свои радости и свои заботы. Солнце могло сжечь урожай, сжечь траву на лугах и выгонах. Дождь мог сгноить зерно.

Первобытный охотник просил бизона или медведя, чтобы они отдали ему свое мясо. Первобытный земледелец просит землю, небо, солнце, воду, чтобы они дали урожай.

Люди создают новые божества. Эти божества еще похожи на прежних. Их изображают, по старому обычаю, в виде зверей или в виде людей со звериными головами. Но у этих зверей новые имена и новые занятия.

Одного зовут Небо, другого Солнце, третьего Земля. Их дело посылать свет и тьму, дождь и засуху.

Наш человек-великан подрос, стал сильнее, но он все еще не знает своей силы. Он по-прежнему верит, что хлеб насущный дает ему небо, а не его собственный труд.

Они брали последний сноп и надевали на него платок и юбку. Потом, взявшись за руки, они плясали вокруг него и пели во весь голос:

На нашей на нивке Сегодня пожинки, Слава богу. Одно поле пожали, Другое запахали, Слава богу.

Дикие, заунывные звуки этой песни-молитвы были мало похожи на веселые частушки, которые звучали в деревне по вечерам, когда за околицей прогуливались парни и девушки.

«Пожинки» — это древний обряд, сохранившийся со времен первых земледельцев. Много таких обрядов дошло до нас в играх и в песнях.

Дети поют, взявшись за руки:

А мы просо сеяли, сеяли, Ой, дид-ладо, сеяли, сеяли...

Это песня-игра, которая тоже была когда-то обрядом. За тысячи лет из обряда выветрился весь его магический смысл. Осталось одно веселье.

А елка! Когда-то елка была священным деревом. Люди плясали вокруг елки, для того чтобы магическими движениями вернуть жизнь спящим лесам и полям, вернуть после зимы весну.

Наши ребята, которые так любят наряжать елку, рассмеялись бы, если бы им сказали, что елка — священное дерево. Елка для них веселый праздник посреди зимы, отдых после занятий.

Многие древние обряды, заклинания, заговоры доживают свой век среди ребят.

Дождик, дождик, перестань!.. Дождик, дождик, пуще!..

Дети поют это совсем не для того, чтобы вызвать дождь или разогнать тучи. Они хорошо знают, что заклинаниями дождь не вызовешь. Поют они потому, что им весело петь.

Да и взрослые не гнушаются иногда играми и песнями, которые в былые времена имели совсем другой смысл.

Так в веселых играх дожили до нашего времени древние обряды и верования.

Но они сохранились не только в играх.

Когда под церковными сводами идет пасхальное богослужение, до нас доносятся в словах молитв отзвуки древних магических песен.

Как и песни первобытных земледельцев, эти молитвы говорят о смерти и воскресении.

То, что вне церковных стен превратилось в игры и пляски, в церкви так и осталось обрядом.

Немало суеверий и предрассудков дошло до нас из глубокой древности.

Еще попадаются люди, которые верят, что найти подкову — это к счастью, а увидеть молодой месяц с левой стороны — это к несчастью.

Одна колхозница из-под Углича рассказывала нам, что у них в деревне в дореволюционные времена крестьянки вешали на нашест «куричьего бога».

«Куричьим богом» назывался камень с дыркой посредине. Его вешали, чтобы куры лучше неслись.

Вот как живучи иной раз суеверия. Каменный божок — обломок каменного века — дожил до начала двадцатого столетия.

Черепки были покрыты снаружи нехитрым узором: линиями, пересекающимися в клетку. Этот узор, как думают некоторые ученые, объясняет каким способом лепили и обжигали горшок.

Плетеную корзинку обмазывали изнутри глиной, а потом обжигали на костре. Корзинка сгорала, а горшок оставался. Оттого-то снаружи, там, где были прутья, и видны отпечатавшиеся на глине косые клетки.

Потом, когда глиняную посуду стали лепить смелее, без помощи корзинок, гончары нарочно выцарапывали на горшке привычный узор из косых линий. Они думали, что горшок будет плохо варить, если он не будет похож на те горшки, в которых варили обед бабушки и прабабушки.

Мастеру в те времена казалось, что в каждой вещи скрыты какие-то таинственные силы и свойства. Кто знает: может быть, вся сила посуды в узоре! Изменишь узор — сам не рад будешь: посуда принесет несчастье, недостаток, голод. Иной раз, чтобы охранить горшок от дурного глаза, гончар рисовал на горшке собаку.

Собака не только помогала человеку на охоте. Она сторожила дом.

Рисуя ее изображение на горшке, гончар рассуждал так: собака — сторож, пусть же она охраняет и горшок и то, что в него положено.

Глиняные черепки с клетчатым узором найдены во многих местах. Но один из них, обнаруженный около городка Кам-пиньи, во Франции, стал особенно знаменит. Разглядывая черепок, археологи заметили на нем отпечаток ячменного зерна.

С волнением рассматривали они свою находку. Ведь это было не просто зерно, а свидетель — маленький свидетель величайших перемен в жизни человека.

Где было зерно, там могло быть и земледелие. Недаром тут же на стоянке нашли и зернотерки и каменные мотыги, которыми разрыхляли землю перед посевом.

Видно, наши охотники и рыболовы стали также и земледельцами. Как же это произошло?

Надо сказать, что не все люди племени занимались охотой и рыбной ловлей. В то время как мужчины охотились, женщины и дети рыскали вокруг лагеря, кто с корзиной, кто с кувшином, собирая все съедобное, что попадалось на пути. На берегу моря они собирали ракушки. В лесу занимались сбором грибов, ягод, орехов. Не брезговали они и желудями. Желуди потом мололи и из муки пекли лепешки. Недаром хлеб некоторые народы долго еще называли желудем.

Особенная радость бывала, когда удавалось набрести на гнездо диких пчел.

На одной скале сохранился рисунок, изображающий женщину, которая собирает мед. Женщина взобралась на дерево. Одну руку она запустила в гнездо, в другой держит кувшин. Вокруг носятся рассерженные пчелы. Но женщина, не обращая на них внимания, выгребает из гнезда соты, наполненные медом.

Из каждого похода женщины и дети возвращались с грузом ягод, меда, диких яблок и груш.

Тут-то бы и наесться вдоволь! Но хозяйки не торопились расходовать запасы. Отогнав детей, они припрятывали все, что могли, в горшки, чашки, кадушки. Запасы всегда могли пригодиться. Ведь охота была неверным делом.

Так наступившие теплые времена снова сделали людей собирателями. Это был как будто шаг назад. Но на самом деле это был прыжок вперед. От собирания люди перешли к посевам, переступили черту, отделяющую собирателя от земледельца.

Вместе с плодами и ягодами женщины приносили и зерна злаков — дикого ячменя, дикой пшеницы. Эти зерна они запасали в горшках и корзинах. При этом им случалось и просыпать зерна на землю. Некоторые из зерен прорастали. Посев происходил сам собой.

На первых порах люди сеяли нечаянно, просто теряли зерна. Потом стали их рассыпать, сеять нарочно.

У многих народов сохранились мифы — легенды — о погребенном и воскресшем зерне.

Когда женщины в древности вскапывали землю мотыгой, а потом зарывали в нее зерна, они верили, что хоронят таинственное божество, которое вернется к ним в золотых колосьях. А осенью, когда они вязали снопы, они радовались возвращению божества из подземного мира.

Поставив последний сноп на землю, они плясали вокруг него и пели. Это была не простая пляска. Это был магический обряд. Женщины славили зерно за то, что оно воскресло, и просили землю быть всегда такой же милостивой к людям.

Вы, будущие металлурги и химики, конструкторы станков и самолетов, строители домов и строители кораблей!

Эта книга написана для вас, любящих свое орудие и свою работу.

Вы знаете как трудна борьба орудия с материалом и как зато радостна потом, победа.

Взяв в руки кусок дерева, вы уже видите перед собой вещь, в которую вы хотите его превратить. Кажется, все просто. Вот здесь надо отпилить, там просверлить, тут вырезать. Но материал не слушается. Изо всех сил сопротивляется он ножу, который вонзает в него свое лезвие.

В борьбу вступает одно орудие за другим. Где отступил нож, там продвигается с боем топор. Где топор не берет, там десятками острых ножей вгрызается в дерево пила.

И вот уже отброшен, превращен в стружки, обрезки, опилки весь излишек материала, который скрывал, прятал нужную форму.

Вы победили. Но победили не вы одни. Вместе с вами победили все мастера, которые на протяжении многих веков изобретали и улучшали орудия, отыскивали новые материалы и новые способы работы.

Здесь, в этой книге, вы уже встретились с первыми мастерами, которые создали и нож, и топор, и молоток.

Вы видели их за работой, которая, как и ваша работа, была и трудна и радостна.

Эти первые плотники, первые землекопы, первые каменщики были одеты в звериные шкуры. Их орудия были грубо и нескладно сделаны. Вылепить из глины кухонный горшок им было труднее, чем нам вылепить статую.

Но от этих плотников, землекопов, гончаров пошли все строители, химики, металлурги, которые сейчас своим трудом изменяют землю.

Вот, например, древние гончары. Это они впервые создали из глины материал, которого не было в природе. Прежде, когда первобытный мастер делал из камня топор или из кости гарпун, он не создавал материала, он только изменял его форму. А тут произошло то, чего раньше никогда не было. Человек вылепил из глины сосуд и обжег его на костре. Огонь изменил все свойства глины, сделал ее неузнаваемой.

Раньше глина расползалась, размокая от воды, превращалась в тесто. Побывав в огне, она перестала бояться воды. В нее уже можно было наливать воду, и она от этого не меняла своего вида, не делалась мягкой.

С помощью огня человек превратил глину в новый материал. Это была двойная победа: победа над глиной и победа над огнем. Правда, огонь и раньше служил людям: он защищал их от холода, он отгонял от них диких зверей, он помогал им расчищать лес и приходил на помощь топору, когда топор строил челнок. Люди уже хорошо научились добывать огонь: он послушно возникал перед ними, когда они терли один кусок дерева о другой.

Но теперь человек задал огню новую, еще более сложную задачу: превращать одни вещества в другие.

Узнав свойства огня, человек заставил его обжигать глину, варить еду, печь хлеб, выплавлять медь.

В наше время вряд ли найдется такой завод, где не работал бы огонь, превращая одни вещества в другие.

Огонь помогает нам добывать железо из руды, стекло из песка, бумагу из дерева. Целая армия металлургов и химиков управляет огнем, который горит в заводских печах. И все эти лечи ведут свой род от того очага, на котором древний гончар обжег свой первый неуклюжий остродонный горшок.

Об этом узнали археологи. Из болота, в котором, казалось, не было ничего, кроме торфа, археологи принялись, точно из музейного шкафа, вытаскивать всевозможные вещи. Они вытащили каменный топор, каменный нож, рыболовный крючок и наконечник для стрелы, гарпун с зубчатым острием и вырезанный из кости талисман в виде тюленя. Вслед за орудиями из камня и кости археологи с торжеством извлекли из торфяника целый челнок. Этот челнок так хорошо сохранился, что на нем, пожалуй, и сейчас можно было бы пуститься в плавание.

С виду он совсем не был похож на наши теперешние суда. Дедушка всех наших лодок, пароходов и теплоходов был выдолблен из цельного толстого дуба.

Рассматривая дуб, словно видишь своими глазами, как ковырял его сердцевину каменный топор.

Там, где топор рубил вдоль волокна, дело шло еще туда-сюда: дерево обтесано гладко. Но на носу и на корме, где приходилось рубить поперек волокна, работа была не работой, а мучением. Дерево иссечено, изрублено по всем направлениям. Всюду бугры и впадины, словно дуб с яростью грызли каменные зубы. Местами, встречая сучья и косослой, топор отказывался служить. Тогда в этой борьбе топора с деревом на помощь топору приходил огонь.

Вся корма челнока обуглена, покрыта черной растрескавшейся корой угля.

Рядом с челноком нашли в торфе и каменный топор, который его выдолбил. Лезвие топора отшлифовано, отточено. Недалеко оказался и точильный брусок. Значит, орудия уже не просто обтесывали, а отшлифовывали, оттачивали.

Разве неотточенный топор справился бы с крепким деревом?

Долго приходилось возиться человеку с дубом, пока наконец дуб не превращался в челнок.

И вот работа окончена. Челнок спущен на воду. Взяв с собой гарпуны, крючки, остроги, всякие плетеные снасти, люди отправляются на рыбную ловлю.

Озеро велико, и рыбы в нем много, но люди не решаются уходить далеко от берега.

Ведь вода для людей — новая, непривычная стихия. Как понять ее нрав, угадать ее намерения? То она лежит смирная, тихая, ручная. То вдруг разъярится, зашумит, поднимется волнами.

Громадный дуб, который и буря не могла повалить, прыгает на волнах, кружится, как легкая дощечка.

Со страхом гребут люди к берегу. Там — твердая земля, по которой привыкли ходить их ноги. Земля не качается, не бушует, не вздымается волнами.

Человек, как ребенок, жмется к матери-земле, которая его вырастила.

Вместо того чтобы уходить за рыбой в эту неверную водную даль, которая простирается до границ неба, рыболов ждет, пока рыба сама подойдет к берегам.

Человек понемногу, с опаской начинает овладевать водными просторами.

Было время, когда мир был ограничен для человека пределами суши. Каждый берег был словно огорожен стеной с надписью: «Вход воспрещен».

И вот человек пробился сквозь эту невидимую стену. Он еще держится у границ нового для него мира — мира воды. Но в каждом деле самое трудное — начало. Придет время, и человек оторвется от берегов.

Не на утлом челне, а на корабле поплывет он в открытое море, чтобы за его пределами найти новые земли, населенные такими же людьми, как он.

На вершине одного из барханов ученые обнаружили под слоем песка и глины хорошо отделанные кремневые орудия, обломки глиняной посуды, кучи кухонных отбросов. В этих кучах было много костей кабана, оленя, козули. Но больше всего здесь было костей щуки и сома. Видно, рыба была главной пищей людей, которые жили на стоянке.

Нашли тут и остатки сгоревшего жилища. От него сохранились только ямы, наполненные золой и углем, куски обуглившегося камыша да темные угольные полосы, сходящиеся радиусами к центру. Здесь, посреди жилища, лежал толстый слой чистого, белого пепла, а под пеплом — ярко-красный, хорошо прокаленный песок.

Вокруг этого центрального очага были разбросаны другие очаги с грязной, черной золой, со всякими кухонными остатками.

Вот все, что ученые нашли на стоянке. И перед ними была задача — по следам жизни представить себе эту жизнь, восстановить вид и устройство давно сгоревшего дома.

Люди, не знающие археологии, вряд ли решили бы эту задачу. Но археологам было ясно, что ямы с углем и золой сохранились в тех местах, где стояли столбы, поддерживавшие кровлю. Кровля была камышовая,— об этом говорили куски обуглившегося камыша. Угольные полосы не случайно сходились к одной точке: они легли там, где упали во время пожара стропила, сходившиеся вверху.

На центральном очаге не готовили еду, иначе зола на нем не была бы такая чистая и белая. И золы этой накопилось так много оттого, что на очаге и день и ночь поддерживали, по древнему обычаю, неугасимый огонь.

Этот огонь мог погасить только пожар.

А на остальных очагах, разбросанных между столбами дома, хозяйки готовили еду,— оттого там такая грязная зола и вокруг валяются кости.

Очагов много, значит, и хозяек было много. И все эти женщины с их мужьями и детьми составляли одну связанную родством общину.

Община была немаленькая — человек сто или даже больше. Потому и пришлось людям построить такой просторный дом. Но с виду этот дом все еще напоминал тот круглый шалаш с остроконечной кровлей, от которого он произошел.

От входа к неугасимому огню вел между двумя рядами столбов длинный проход. Справа от прохода располагались кухонные очаги, а слева была свободная площадка.

Зачем нужна была людям эта площадка?

Чтобы это понять, ученым пришлось вспомнить о тех общинных хижинах, которые были найдены вдали от Средней Азии — на Андаманских островах. Там на такой площадке устраивались магические пляски и обряды.

Тут же, слева от прохода, у стены, ученые нашли в доме рыболовов следы совсем маленьких очагов. Здесь, должно быть, жили не семейные, а холостые люди.

Так по немногим остаткам ученым удалось восстановить мысленно дом, в котором жили когда-то рыболовы.

Но как эти рыболовы ловили рыбу и были ли у них челноки, об этом найденные остатки ничего не говорили.

Древний челнок удалось найти в нашей стране — у Ладожского озера.

Там, на узкой полосе между водой и лесом, люди строили свои бревенчатые хижины.

На реке было просторнее, чем в лесу. Но жить там было не легче.

Река была неспокойной соседкой. Весной она разливалась и затопляла берега. Вместе с льдинами, вместе с упавшими стволами вода нередко уносила и хижины, построенные людьми. Спасаясь от наводнения, люди взбирались на деревья и там отсиживались, поджидая, скоро ли река сменит гнев на милость. И когда река возвращалась в свое русло, люди принимались восстанавливать на берегу свой разрушенный муравейник.

Сначала каждое наводнение заставало людей врасплох. Но, присмотревшись к реке, к ее повадкам и обычаям, они сумели ее перехитрить.

Срубив несколько деревьев, люди связывали их вместе и укладывали на берегу. На первый ряд бревен клали поперек второй ряд. Понемногу из бревен вырастала высокая просторная платформа. И вот на этой-то платформе люди ставили свои хижины. Теперь наводнение было уже не страшно людям. Когда вода, разъярившись, шла на берег, она не могла захлестнуть даже основания хижин.

Это было большой победой человека. Шутка ли: низкий берег превратить в высокий! От этой платформы, построенной из бревен, пошли все наши дамбы и плотины, которые мы создаем для обуздания рек.

На войну с рекой человек тратил много труда и времени.

Но что заставило его селиться у самой реки, что тянуло его к воде?

Спросите об этом рыболовов, которые проводят на реке целые дни, терпеливо следя за поплавком.

Река тянула к себе человека, потому что в реке была рыба

Как же это случилось, что охотник стал и рыболовом? Ведь для рыбной ловли нужно совсем другое орудие, чем для охоты, совсем другие навыки и приемы.

Когда в цепи событий мы находим разрыв, надо попробовать найти недостающие звенья.

Охотник не мог сразу стать рыболовом. Значит, прежде чем начать ловить рыбу, он должен был на нее охотиться.

Так оно и было на самом деле. Первым рыболовным орудием была острога, которая мало чем отличалась от копья.

Бродя по пояс в воде, человек бил острогой рыбу, прячущуюся среди камней. Потом человек начал добывать рыбу и другим способом. Ему уже приходилось ловить птиц сетями.

Попробовал он закинуть сети и в воду. Так понемногу человек обзавелся снастями для рыбной ловли.

Вместе с гарпунами и острогами археологи находят в земле каменные грузила для сетей и рыболовные крючки из кости.

На охоте четвероногий друг помогает хозяину разыскивать дичь. За обедом он сидит рядом, заглядывает в глаза и словно спрашивает: а где же моя доля?

Четвероногий друг служит охотнику верой и правдой не один год, а тысячи лет. Ведь человек приручил собаку еще в те времена, когда дичь били не дробью из ружья, а легкой оперенной стрелой.

На Афонтовой горе у Енисея наши археологи отыскали на древней охотничьей стоянке кости собаки, очень похожей на волка, только с более короткой мордой.

Вероятно, и в те времена собака уже сторожила жилье человека и помогала ему выслеживать и загонять зверя. В кухонных кучах, лежавших там, где стояли в лесу поселки, до сих пор сохранились звериные кости со следами собачьих зубов. Так же как теперь, собака сидела во время обеда рядом с охотником и выпрашивала у него косточки.

Но разве стал бы человек держать около себя и кормить собаку, если бы она ему не служила?

Приручив щенка, охотник воспитывал из него помощника: приучал его выслеживать дичь.

И в своем выборе человек не ошибся. Прежде чем он успевал увидеть следы кабана или услышать шаги оленя, собака уже настораживалась и принималась втягивать носом воздух.

Чем пахнет листва? Кто тут прошел? Две-три пробы воздуха — и след найден. Не видя и не слыша ничего вокруг, уйдя целиком в свое главное занятие — выслеживание, собака уверенно бежит по лесу. Человеку остается только следовать за ней.

Приручив собаку, человек стал сильнее, чем был. Он заставил себе служить собачий нос, который лучше различал запахи, чем его собственный.

Но он взял к себе на службу не один только собачий нос, но и собачьи ноги. Задолго до того, как лошадь впрягли в телегу, собака уже возила человека.

В Сибири нашли на др-евней охотничьей стоянке кости собаки вместе с принадлежностями упряжки.

Значит, собака не только помогала человеку охотиться, но и возила его на себе.

Так в биографии человека мы впервые встречаемся с его другом — собакой.

Сколько рассказов написано об этих умных животных, которые спасали в горах путников и выносили из боя раненых, которые охраняли и порог дома, и границу страны! Собака верно служит человеку и дома, и на охоте, и в бою, и в научной лаборатории.

Когда ради науки, ради пользы человечества ученый кладет собаку на операционный стол, она смотрит на него доверчивым взглядом существа, готового отдать хозяину жизнь.

В Павлове, около Ленинграда, перед зданием лаборатории, в которой ученые изучают работу мозга, стоит высокий памятник.

Этот памятник воздвигнут в честь нашего верного четвероногого друга.

Нелегко было человеку жить в этом новом, непривычном для него мире.

Лес душил, сжимал его своими косматыми лапами, не давал ему ни житья, ни прохода. С лесом надо было все время бороться, рубить его, расчищать поляны.

В тундре или в степи человеку ничего не стоило найти место для лагеря. Ведь вокруг был простор. А в лесу надо было это место сначала завоевать.

Тут каждый клочок земли был занят деревьями и кустарниками. Лес приходилось брать с бою, как вражескую крепость.

Но война без оружия невозможна.

Чтобы валить деревья, человеку нужен был топор.

И вот человек насадил на длинное топорище тяжелый каменный треугольник.

В лесной чаще, где раньше стучал только дятел, застучали, пугая птиц и зверей, первые топоры.

Глубоко врезался острый камень в тело дерева. Выступила каплями из раны густая смола. Заскрипело, застонало дерево и рухнуло к ногам лесоруба.

День за днем, настойчиво и терпеливо рубили люди деревья, добывая себе место в лесном мире.

Расчистив поляну, они затем выжигали огнем пни и кустарники.

Так люди воевали с лесом и побеждали его. Но и побежденного, поверженного врага они не оставляли в покое.

Обрубив ветки, они обтесывали бревно с одного конца. Заострив бревно, они загоняли его в землю ударами каменного молота. Рядом с первым столбом ставили частоколом второй, третий, четвертый. Возникала стена, которую переплетали ветками. Среди леса вырастала бревенчатая хижина, которая сама была похожа на лес. Как и в лесу, тут тоже стояли стволы, сплетаясь ветками. Но эти стволы стояли не как попало, а в том порядке, в котором их поставил человек.

Трудно было человеку добывать себе место в лесном мире. Добывать еду было, пожалуй, еще труднее.

В степи человек охотился на таких зверей, которые ходили стадами. Стадо легко было увидеть издалека. С какого-нибудь пригорка степь была видна как на ладони.

Не так было в лесу. Лесной дом был полон хозяев, а хозяев не было видно. Они наполняли все этажи своими голосами, шелестом, скрипом, шумом. Но выследить их, найти было трудно.

Вот что-то прошуршало у ног, пролетело над головой, задело листву.

Как было разобраться в этих шорохах и запахах, в пестрых пятнах среди пестрых стволов?

У каждого лесного зверя, у каждой птицы была своя защитная окраска. Перья птиц были похожи на рябую кору деревьев. Бурая шерсть зверей сливалась в полутьме с бурыми опавшими листьями.

Зверя трудно было выследить. А выследив, надо было бить сразу, без промаха, пока он не исчез в чаще.

Вот тут-то и пришлось охотнику заменить дротик быстрой и меткой стрелой.

С луком в руках и с колчаном за спиной охотник пробирался по чаще, выслеживая кабанов и стреляя на болотах гусей и уток.

В этом мировом спектакле человек был не зрителем, а действующим лицом.

При каждой смене декораций человеку, чтобы уцелеть, приходилось перестраивать, менять свою жизнь.

Когда тундра поползла к югу, она повела за собой, словно на цепи, своих пленников — северных оленей. На одном конце этой невидимой цепи были олени, на другом — мхи и лишайники.

Поедая мхи и лишайники, олени кочевали по тундре, а вслед за ними кочевал и человек.

В степи человек охотился на лошадей и бизонов. В тундре ему пришлось стать охотником на северных оленей.

Да и на кого ему было охотиться в тундре, как не на оленей?

Мамонты все перевелись. Ведь человек истреблял их тысячами, нагромождая горы мамонтовых костей около своих стоянок. Лошадей он тоже перебил немало. А те, которые уцелели, ушли далеко на юг, когда сочные степные травы сменились сухими лишайниками.

Единственным кормильцем человека стал в тундре олень. Человек ел мясо оленя, одевался в шкуру оленя, делал копья и гарпуны из рога оленя. И это заставило человека всю свою жизнь приспособить к жизни оленя.

Куда шел олень, туда шел и человек. На стоянке женщины наскоро строили шалаши, наскоро покрывали их шкурами. Они знали, что долго жить на одном месте не придется. Когда олени, гонимые мошкарой, уходили на другие пастбища, людям не оставалось ничего другого, как тоже сняться с места. Разобрав шалаши и нагрузив их на спины, женщины плелись по тундре, изнемогая от усталости. А рядом шли налегке мужчины, с гарпунами и копьями в руках. Заботиться о жилье было не мужским делом.

Но вот тундры стали отступать, уводя с собой и северных оленей. На месте тундр все гуще разрастались дремучие, непроходимые леса. Что стало тут с людьми?

Некоторые охотничьи племена незаметно откочевали на север, в Арктику, вслед за стадами северных оленей. Это было проще всего: ведь природа севера стала привычной для человека. Десятки тысяч лет длилось холодное, суровое время. За эти десятки тысяч лет человек научился бороться с холодом, научился отнимать у зверей их теплые шкуры. Чем холоднее было вокруг, тем ярче горел огонь на очаге в защищенной от ветра землянке.

Уйти в Арктику было легче, чем остаться на месте. Но не всегда легкий путь — лучший из всех путей. Та часть человечества, которая ушла вместе с тундрой на север, много потеряла: ведь для нее ледниковое время затянулось надолго. Гренландские эскимосы и сейчас еще живут среди льдов, ведя вечную борьбу с суровой и скупой природой.

Не такова была судьба тех племен, которые остались на месте. На первых порах им пришлось нелегко среди лесов, поднимавшихся вокруг. Но зато им удалось вырваться из ледяного плена, в котором их предки жили тысячи лет.

Они выбегают из-под слежавшегося грязного снега, словно дети, которых весной не удержишь под крышей. Перескакивая через камни, пересекая наискосок дороги, они несутся стремглав вперед, наполняя все вокруг своей веселой возней.

С освещенных склонов, с открытых полей снег отступает в овраги, канавы, под защиту стен, где иной раз ему удается спрятаться от солнечных лучей до самого мая.

Не успеешь оглянуться, как вся природа делается другой. В несколько дней солнечные лучи одевают травами голые склоны и листьями голые ветки.

Так бывает каждую весну, когда тает снежный покров, накопившийся за зиму.

Что же творилось в те времена, когда начала таять грандиозная ледяная кора, белой шапкой покрывавшая темя земного шара?

Тут из-подо льда побежали не ручейки и не ручьи, а широкие, полноводные реки. Многие из этих рек до сих пор еще текут к морям, собирая на своем пути воду всех встречных и поперечных ручьев, ручейков и речек.

Это было великое пробуждение природы, великая весна, которая одела могучими лесами голые равнины севера.

Но весна не сразу вступает в свои права. Бывает, что в мае после теплого солнечного дня вдруг подует холодный ветер. Проснешься утром, а вокруг опять все бело, на крышах снег, словно весны никогда не было. Великая весна тоже не сразу одолела холод. Льды отходили медленно, словно нехотя, столетиями задерживаясь на месте.

Бывало и так, что, отступив немного, льды на короткое время останавливались, словно собираясь с силами, а потом снова переходили в наступление. Вместе с ними продвигалась тогда к югу и тундра, приводя с собой своего верного спутника — северного оленя.

По равнинам расползались мхи и лишайники, вытесняя травы. Уходили на южные травяные пастбища бизоны и лошади.

Долго длилась битва тепла с холодом, и тепло победило.

Из-под тающих льдов побежали бурные потоки. Стала съеживаться, сжиматься снежная шапка земли. Граница льдов отошла к северу, а вслед за ней и граница тундры. Там, где росли мхи и лишайники, где только изредка попадались низкорослые реденькие сосновые перелески, поднялись дремучие боры с соснами в два обхвата.

А тепло все прибывало и прибывало.

Все чаще и чаще среди темной сосновой хвои стали подниматься светлые вершины осин и берез.

А за ними могучей ратью шли на север широколиственные дубы и липы.

«Век сосны» сменялся «веком дуба». Один лесной дом уступал место другому.

Но в каждом лесном доме свои жильцы.

Вместе с лиственными лесами, вместе с кустарниками, грибами и ягодами двинулись на север и те звери, которым по вкусу была лесная еда. Пришел кабан, пришли лось и зубр, пришел благородный олень с рогами, ветвистыми, как дерево. Принялся ломать сучья в поисках дикого меда лакомка бурый медведь. Осторожно ступая по опавшим листьям, побежали по заячьим следам волки. В лесных реках взялись за постройку плотин кругломордые, короткопалые бобры. Великое множество птиц наполнило лес своими голосами. Над лесными озерами затрубили, закричали гуси и лебеди.