Двадцать веков пронеслось с тех пор, как в древней Греции шла борьба между людьми старого, тесного мира и теми, кто стремился этот мир раздвинуть.

И вот еще сильнее разгорается никогда не затихающая борьба между старым и новым.

Тогда рушился родовой строй. Теперь рушится феодальный.

Люди учатся думать не так, как думали деды.

Мир меняется, становится другим, и старые прописи уже плохо согласуются с тем, что видят глаза.

Эти старые прописи не хотят уходить без боя.

Можно подумать, история повторяется.

Но история никогда не повторяется.

Когда в горах дорога взбегает все выше и выше, она то поворачивает назад, то снова устремляется вперед. Идущему кажется, что он уже видел перед собой эту снежную вершину, эгот мостик над потоком внизу.

Но снежная вершина стала как будто ниже. Отчетливее можно разглядеть ели, чернеющие среди снега, как зубчатые замки.

А мостик внизу стал меньше и дальше. И шум потока еле доносится, хотя вокруг тишина.

Дорога вернулась, но не на старое место, а выше.

Таков и путь великана.

Было время, когда греческие философы старались по-новому объяснить мир, отвергая прежних богов.

И вот снова Разум отстаивает свои права.

Ученые и философы заново чертят чертеж вселенной, не так, как их учили в школе.

Это уже другой чертеж.

Дорога стала ближе к вершине, люди — ближе к истине.

И опять смерть угрожает защитникам нового, как она когда-то угрожала Анаксагору.

Борьба идет не только на диспутах и в трибуналах инквизиции. Она идет в каждом сердце, которому надо сделать выбор. И часто случается, что человеческих сил не хватает на то, чтобы вынести тяжесть борьбы с самим собой.

Пико де ла Мирандола изнемог в этой борьбе.

Но в той же Флоренции в то же самое время уже был могучий человек, который не тратил сил на борьбу с собой. В его душе не было разлада.

Пико де ла Мирандола остановился в нерешительности на рубеже двух времен.

Леонардо да Винчи перешагнул через этот рубеж.

Когда думаешь о Леонардо да Винчи, вспоминаешь мыслителей к художников древней Греции.

Приходит на память великий афинянин Фидий, который, так же как Леонардо да Винчи, был и живописцем, и ваятелем, и зодчим, и музыкантом.

Вспоминается Фалес из Милета.

Так же как да Винчи, он был ученым, инженером, философом, изобретателем.

На рубеже времен люди умели чувствовать всю широту мира. И души их были всеобъемлющими, как мир.

Фалес изучал звезды, строил мосты, предугадывал бури. Он изобрел водяные часы, он предсказал затмение Солнца.

Его взгляд стремился охватить всю вселенную — от темных подземных пещер до пронизанных светом глубин неба, от будущих времен до начала начал.

Но гений флорентийца был еще шире. Мудрость ученого, мастерство художника сочетались в нем со смелостью инженера и изобретателя. Создатель «Джиоконды» и «Тайной вечери» вел свой род от флорентийских цеховых мастеров. Его ученические годы прошли в мастерской ваятеля и золотых дел мастера...

Когда пробегаешь глазами листы, исписанные рукой да Винчи, видишь наброски художника рядом с чертежами инженера.

Вот задумчивое лицо прекрасной женщины с до сих пор неразгаданной улыбкой. И рядом — начертанный той же рукой, на том же листе набросок токарного станка. Несколькими штрихами очерчены коленчатый вал, кривошип, маховое колесо. Таких станков с непрерывным вращением еще не было тогда в мастерских токарей.

О чем бы мы ни заговорили — о токарном станке или о камере-обскуре, о строении глаза или о вечном двигателе, об осаде крепостей или о ламповом стекле, о горении свечи, зажженной рукой человека, или о тайнах светил, горящих в небе,— мы не можем не вспомнить имени Леонардо да Винчи.

Каждый считает своим этого человека: художники говорят, что он художник; инженеры видят в нем великого собрата; музыканты гордятся тем, что он был музыкант; поэты вспоминают, что он поэт.

Тысячи лет вилась дорога среди гор, и вот она поднялась к новой вершине.

Далеко видел со своей высоты Фалес.

Еще шире горизонт, открывшийся перед взором Леонардо.

Земля представлялась Фалесу круглым островом посреди мирового океана.

Где-то на краю этого острова обитали неведомые народы — индийцы, пигмеи. Не только Америку, но и Британию еще невозможно было разглядеть. Европа была видна только до Альп. Каспийское море едва намечалось на горизонте Оно казалось заливом океана — ведь другой берег еще был скрыт в тумане.

Леонардо да Винчи видит дальше с высоты своего времени. Он уже хорошо различает Индию и Китай. Он следит взглядом за каравеллами Колумба, плывущими через океан. Из тумана выходят берега Америки. За ними открывается ширь другого великого океана, о котором не знали древние.

Уже ясно можно разглядеть, что Земля не плоский круг, а шар.

Людям, стоящим вокруг Леонардо, еще кажется, что этот шар неподвижно покоится в центре вселенной.

Но Леонардо поднялся выше других. Он видит, что Земля только звезда среди других звезд.

Фалесу приходилось угадывать в утренней дымке очертания вещей. Там, где глаза отказывались видеть, он звал на помощь воображение.

Леонардо уже не нужно больше угадывать. Да он и не верит догадкам. «Пусть они молчат, когда говорит истинный учитель, отец достоверности — опыт».

Опыт не ошибается. Ошибаются наши суждения. «Если наука не проходит ни через одно из пяти чувств, она пуста и полна ошибок».

Мыслители древности прислушивались к голосу природы, но редко заставляли ее отвечать на вопросы, редко проверяли опытом свои догадки.

Аристотель еще верил, что если птенца лишить глаз, они вырастут снова. И он не догадывался сделать для проверки опыт.

Но Аристотель все же умел наблюдать. А были и такие философы, которые размышляли о мире, даже не глядя на него.

Не таков Леонардо. С жадностью художника всматривается он во все, что его окружает. Его глаза проверяют разум, его рука проверяет глаза.

Он не просто рассуждает об огне. Он ставит над пламенем лампы стекло и потом записывает: «Где возникает пламя, там вокруг него образуется воздушный поток. Он служит для сохранения пламени».

Внимательно изучает он труды тех ученых древности, которые понимали уже, как много значит опыт.

На его столе лежат сочинения Герона — александрийского механика, который изобрел автомат для открывания дверей храма и колесо, приводимое в ход паром.

На много веков оборвалась работа, начатая Героном. И вот опять умные руки строят умные вещи, которые кажутся живыми.

К потолку комнаты поднимается искусственная птица, наполненная теплым воздухом. Она кажется игрушкой. Но от этой игрушки прямой путь к воздушному шару.

Леонардо пробует построить и другой летательный аппарат. Он рассчитывает и вычерчивает машину с воздушным винтом. Если закрутить винт,, машина оторвется от земли и взовьется в небо.

Часами изучает он у окна полет голубей.

Вот голубь, покачиваясь на тонких лапках, подошел к краю карниза. Он лучше умеет летать, чем ходить. Несколько взмахов крыльями, и он оторвался от опоры, взлетел. Он несется над кровлями, отбрасывая воздух назад словно веслами. Вот его подхватил воздушный поток. Он парит над землей. Он отдыхает с неподвижно раскинчтыми крыльями.

Два круга над площадою, над флюгерами, над шпилями, башнями, мостами — и он уже скользит вниз без усилия. Его несет, как по уклону, его собственный вес. Совсем близко от мостовой он широко расправляет крылья, замедляет ими падение. И наконец легко касается земли, делая последние взмахи, чтобы смягчить толчок.

Сколько способов летать у этой глупой птицы!

А человек, одаренный разумом, еще прикован к земле!

Леонардо измеряет взором высоту, отделяющую его окно от мостовой.

Если прыгнуть, разобьешься о камни.

Неужели нельзя удержаться в воздухе или хотя бы замедлить падение?

Он долго размышляет об этом, строит модели. И вот в его тетради появляется запись: «О способе, с помощью которого человек может спускаться с любой высоты». Так, идея парашюта появилась за триста лет до того, как им сумели воспользоваться первые воздухоплаватели. Леонардо опередил человечество.

Двенадцать тетрадей с его записками пролежали около трех столетий в Миланской библиотеке среди пыльной груды забытых рукописей и книг.

Леонардо умер в 1519 году, а его тетради нашли только в конце XVIII столетия...

Из бесчисленных линий и черт, проведенных пером, возникают живые черты человеческого лица.

Из многих путей, бегущих вместе и врозь, уходящих в сторону и опять устремляющихся вперед, проступает один человеческий путь.

Из темной глубины веков выходит живой великан.

Видели ли мы его когда-нибудь не в воображении, а на самом деле?

Мы могли бы увидеть его в мастерской Леонардо да Винчи в те минуты, когда великий мастер боролся один на один с хаосом линий, красок, теней, с нахлынувшей бурей образов, замыслов, видений. Они клубились вокруг, требуя, чтобы он дал им видимую форму и место среди вещей мира, чтобы он привел их в стройный и единственно необходимый порядок. Для этого мастеру надо было сначала победить себя, подчинить творческой воле то, чем труднее всего управлять,— порыв вдохновения.

Рука художника не должна знать дрожи. Замысел должен быть четок и ясен.

И вот он впадеет собой. Он хозяин всех своих сил.

Его лицо спокойно Твердо сжатые губы в белой раме бороды и усов выражают мудрую волю. Седые брови нахмурены. Но это не гнев, а сосредоточенность.

Глаза под нависшей высокою кровлею лба смотрят вперед.

Это светлые окна, сквозь которые раздвинувшая свои границы душа созерцает бесконечность мира.