Когда читаешь сочинения древних ученых, поражаешься, как много они знали.

Задолго до Коперника Аристарх Самосский понял, что не Солнце обращается вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца. Задолго до Ползу нова и Уатта александрийский механик Ге-рон заставил силу пара вертеть колесо. Астроном Эратосфен предвидел кругосветное плавание, и географ Страбон предсказал открытие материка за Океаном У них был путешественник Юба, который побывал в Океане, на Канарских островах, и видел тучу в виде знамени над вулканом острова Тенериф.

Казалось, еще несколько столетий — и люди пересекут Атлантический океан, пройдут на корабле вокруг света, изобретут паровую машину, проложат первою железную дорогу и спустят на воду первый пароход.

Но человечество задержалось в пути — и надолго задержалось.

От путешественника Юбы до Христофора Колу мба не сто и не двести лет, а почти пятнадцать веков, И еще больший промежуток времени отделяет Герона от Ползунова и Уатта.

Что же так сильно задержало человека на его пути вперед?

Почему великан, так смело шагавший через моря, надолго остановился перед Океаном?

Почему, догадавшись об атомах, он не сумел тогда же доказать их существование?

Потому, что путь великана был совсем не такой прямой и гладкий. Дорога не неслась перед ним, как стрела, а вилась змеей. Великану нередко приходилось поворачивать назад, для того чтобы долгим, кружным путем обойти неприступную стену.

Это были мрачные времена, когда казалось, что дорога удаляется от цели, возвращается вспять.

Что же замедлило шаг великана две тысячи лет назад?

Было бы ошибкой, если бы мы думали, что человек свободно шел вперед.

Нет, он был скован по рукам и по ногам.

Он строил акведуки, прокладывал туннели, осушал озера.

Но чьими руками это делалось?

Руками рабов.

Это рабы с утра до ночи переступали с ноги на ногу, вращая огромные ступальные колеса подъемных кранов. Это рабы без конца поднимали и опускали весла галер, добывали руду в глубине земли.

Без рабов не было бы дворцов, храмов, цирков, не было бы великолепных вилл, в которых проводили свой досуг римские вельможи...

Вот одна такая вилла. Позади нее горы, справа и слева раскинулись по холмам нивы и виноградники. Окна виллы выходят на море; волны замирают внизу, у подножия стен. Всюду журчат фонтаны. Под причудливо подстриженными деревьями белеют мраморные скамьи.

Владелец виллы проводит дни, читая, гуляя, беседуя с друзьями, услаждая себя музыкой, философией, гимнастикой, охотой.

Всю ночь горят на пиру светильники в руках у изваянных из золота отроков. Один из гостей разворачивает свиток и читает поэму о царстве Сатурна, о счастливой жизни первых людей Утренние лучи озаряют опрокинутые кубки и облетевшие розы венков.

Но хозяин не слышит звучных стихов поэмы. Его мысли невольно возвращаются к дневным заботам, которые проснулись вместе с утром.

Глядя на янтарный виноград, которым полны корзины, он думает о том, скольких трудов стоит возделать виноградник. За виноградной лозой надо ухаживать, как за ребенком. Надо землю удобрять и поливать, надо выпалывать сорные травы, прививать и подрезать лозы. И эту заботу о земле приходится возлагать на лукавых, ленивых рабов.

Земля делается все более скупой. Она словно не хочет больше дарить людям хлеб и плоды. Она скудеет. И все оттого, что владельцы предоставили рабам возделывать землю.

Все эти мысли не дают покоя хозяину виллы. Он сумрачно поник головой. Незваная гостья — забота — омрачила пир.

А в это время далеко за оградой кипарисов, окружающих виллу, идут по полю длинной цепью рабы с мотыгами в руках.

Почва здесь, в предгорьях, усеяна камнями. Ее приходится вскапывать мотыгой.

Рабы идут длинным строем, словно солдаты в бою. Вдоль строя разъезжают верхом надсмотрщики.

Со всех концов света собрали сюда этих понурых невольников, по команде взмахивающих мотыгами.

Тут и голубоглазые германцы, и темнокожие нубийцы, и рослые бородатые скифы.

Все они чужие друг другу. Они выросли под разными небесами. Но жестокая судьба сделала их братьями на чужбине.

У всех выбриты лбы, чтобы волосы не закрывали клеймо.

Надсмотрщики посмеиваются: «Взгляните-ка на эти спины, полосатые, как у пантеры. Сразу видно, кто тут плут, по чьим лопаткам чаще гуляет плеть. Вот этому досталось за то, что он съел пригоршню зерен. Его сосед плохо смотрел за волами. А у тех ноги связаны цепью. Они наказаны за побег. Если они ухитрятся удрать во второй раз, им несдобровать: их бросят в печь, отдадут львам, пригвоздят к кресту, сожгут в просмоленной одежде».

Надсмотрщики говорят правду.

Господин может сделать с рабом все, что хочет. Раб — его вещь, его орудие...

И все-таки рабы убегают. Они ненавидят свой труд, свой плуг, своих волов, своих надсмотрщиков, своего господина. Они ненавидят рабскую жизнь и готовы на всякие муки, лишь бы пожить на свободе: хоть день, да мой!

Раб — человек. А его приравняли к волу, к плугу.

И он словно вымещает свое унижение на орудиях и животных, которых ему доверили. Он обращается с ними не как хозяин, а как враг.

Пока орудия были грубыми, неуклюжими, в таком обращении еще не было большой беды. От рзба не требовалось особой сноровки, когда он молотил хлеб цепом, давил виноград ногами, таскал кирпичи на спине.

Но вот прежнюю соху заменил плуг. Появились молотилки, жнейки, давильни, подъемные краны, сложные ткацкие станки.

Тут уж нужно мастерство, тут надо бережнее, любовнее обращаться с орудием и материалом. А откуда у раба может быть любовь к труду? Ведь он работает из-под палки.

Владельцы говорят, что раб — это палач их земли.

Но кто тут палач и кто жертва?

Вся жизнь раба — это сплошная казнь, непрерывная пытка, которая длится годами.

Со страхом смотрят помещики на своих рабов, на их лбы, клейменные раскаленным железом, на их выбритые наполовину головы. Эти землистые лица все чаще выражают не тупую покорность, а злобу.

Рабы восстают, жгут хлебные амбары, разрушают виллы своих владельцев.

Все вспоминают восстание Спартака, с которым долго не могли справиться лучшие римские полководцы.

Вдоль дорог снова тянутся бесконечным частоколом кресты с распятыми на них мятежниками-рабами.

Путь завел в тупик. Где найти выход?

И вот уже не только рабы, но и сами рабовладельцы пытаются освободиться от рабского строя.

Владельцы делят свою землю на участки и сдают их в аренду свободным земледельцам — колонам. Ведь свободный человек лучше ухаживает за землей. И оскудевшая земля снова становится щедрее, когда ее возделывают прилежные руки.

Но где найти крепких, надежных колонов? Свободные земледельцы давно разбрелись из деревень кто куда. Разорились даже самые зажиточные из крестьян. Некоторые занялись торговлей и ремеслом. Как их вернешь теперь из их лавчонок и мастерских? Другие попрошайничают, заполняют буйной, праздной толпой цирки и рынки. А есть и такие, которые променяли плуг на меч и воюют где-то за Дунаем с варварами.

Эти крестьяне завоевали для Рима всю землю, а сами потеряли и свой клочок земли.

Помещики ломают голову над трудной задачей: кому сдать землю? Поселить на ней нищих?

Но нищие приведут с собой свою неразлучную спутницу — нужду. Они вечно в долгах, от них не дождешься платежей. У них нет даже плуга, чтобы вспахать поле, нет ничего, что они могли бы внести в залог.

Все больше забот у помещиков. У колонов заботы потяжелее. С отчаянием спрашивают они себя: как высвободить шею из петли долгов? Откуда ждать спасения?

Все труднее жизнь в деревне. Но и в городе не лучше. Торговцы в Риме жалуются на плохие дела. Им вторят ткачи, гончары, стекольщики, медники. Отовсюду стекаются в Рим дешевые товары. Тут и галльские сукна, и александрийское стекло, и кубки из испанского серебра.

У каждого римского мастера появилось столько соперников в городах провинций — в Лионе, в Бордо, в Трире! Какие чудесные чаши, какие вазы делают эти недавние варвары!

Рим поработил десятки народов. Он всех заставил на себя работать. Но труд — великий учитель. Он многому научил людей, живущих на берегах далеких рек — Роны, Рейна, Темзы.

Варвары учились, трудились и шли вперед. А просвещенный Рим только и делал, что требовал: давайте! Его руки отвыкли от работы. Ему все слишком легко доставалось.

И торговать Рим тоже разучился. Зачем римлянину подвергать себя трудам и опасностям? Зачем странствовать по бурному морю или по безводной пустыне? Пусть это делают сирийцы, парфяне, арабы, египтяне. А римлянам достаточно повелеть — и все сокровища Индии будут у их ног.

Повелевать — вот что оставили себе римляне. Но чтобы властвовать над порабощенными, нужна сила. Римляне были когда-то искусными и мужественными солдатами. Но и это бремя уже несут за них другие. Вечные войны, гражданские распри, восстания рабов, военные бунты, дворцовые перевороты сделали свое дело. Они довели Рим до того, что на его улицах уже не так легко встретить настоящего римлянина. Многие древние роды прекратили свое существование. Римлян уже не хватает, для того чтобы защищать Рим. Под золотыми орлами маршируют по шесть в ряд германские солдаты. Их ведут полководцы-германцы. В римском сенате решают дела выходцы из Галлии, из Германии, из Сирии.

Как огромный паразит, угнездился Рим в сердце мира. Но каждого паразита ждет неизбежное возмездие: он отвыкает от деятельности, он не может больше жить самостоятельно.

С каждым веком Рим делается слабее, а порабощенные им народы — сильнее. И чем слабее делается Рим, тем труднее бороться ему со все нарастающим натиском окружающих его народов.

Римляне сверху вниз смотрели на эти народы. Кто не римлянин и не грек, того они называют варваром. Но эти варвары, теснящие Рим, несут с собой новый сгрой, более передовой, чем рабовладельческий. И в этом их сила.

У варварских вождей есть рабы. Но большинство людей там не рабы, а свободные люди, живущие общинами. В этих общинах уже не все общее. Лугами, лесами еще пользуются сообща, а землю каждая семья пашет отдельно. Живут большими патриархальными семьями. Власть в семье принадлежит старейшему — отцу, или деду.

У вождей и их дружинников собирается все больше земли. Из них впоследствии сложится класс землевладельцев-феодалов А свободные общинники станут полусвободными — крепостными. У крепостного останется свое хозяйство, своя лошадь, свой плуг. И работать он будет не только на себя, но и на своего господина — феодала, владельца земли.

В варварском мире уже началась эта смена патриархально-общинного и рабовладельческого строя феодальным.

А в Риме рабовладельческий строй пустил глубокие корни.

Все чаще варварские племена, прорвав границу, вторгаются в пределы империи. Их не останавливает высокий вал, который римские инженеры возвели на севере, словно плотину. Из конца в конец проходят варвары через Галлию, преодолевают альпийские перевалы, буйным морем разливаются по полям и дорогам Италии.

Жить в деревне стало небезопасно. Виллы превращаются в замки с башнями, с крепкими стенами.

Но и город тоже вечно под угрозой. Прошло время, когда где-нибудь в Галлии города росли вширь, каждый год украшая себя новыми храмами, цирками, театрами. И вот галльский город стал лагерем. Посредине высится мрачное здание казармы. К ней теснятся дома. А вокруг поднимаются стены.

Идут века — третий, четвертый.

Надвигается Средневековье. Это сказывается во всем — в языке, в одежде, в облике людей.

В латинском языке появляется новое странное слово: «бургус». Это германское слово, оно означает «замок». Римляне отращивают бороды, надевают на себя варварскую одежду. В прежние времена это вызвало бы общее порицание. Римлянин гордился своей тогой: только он, гражданин великого города, имел право ее носить. Теперь никто не удивляется, увидев римлянина в одежде с длинными рукавами, в рубахе, в камзоле. Даже шуба и та начинает входить в моду, особенно в северных городах.

Варварская шуба вместо римской тоги! Это плохое предзнаменование для римлян.