Тысячу лет пролежали статуи в земле, сброшенные с пьедесталов руками варваров.

Бывало, плуг крестьянина отваливал набок пласт земли и выносил на свет прекрасную руку, казавшуюся теплой в лучах зари.

Заступ землекопа со скрежетом натыкался на каменные листья аканта, украшающие капитель колонны.

Пахарь крестился со страхом при виде языческого идола, поднявшегося из преисподней.

Землекоп бранил препятствие, о которое затупился только что отточенный заступ.

Прошлое само выходило к людям из темной глубины, но они и знать его не хотели.

И вот опять древняя красота встает из могилы.

Люди бережно очищают от земли каждый обломок статуи.

Итальянский банкир сзывает гостей и угощает их не только старым вином, но и старой красотой, старой мудростью. На пиру читают «Пир» Платона. И рядом с чеканными золотыми кубками белеет мраморная голова римского оратора, только что найденная на одном из виноградников Тосканы.

С легкой усмешкой на каменных губах смотрит римлянин на своих потомков, которые только сейчас узнали толк в хороших вещах.

Что он увидел бы и услышал, если бы мог видеть и слышать?

Он увидел бы кипарисы и плодовые деревья в цвету за распахнутыми окнами виллы.

Он услышал бы родную латинскую речь и уловил бы знакомые имена — Горация, Овидия, Вергилия.

Ему показалось бы забавным, что эти люди клянутся не только именем Христа, но и богами Олимпа.

Быть может, они даже поразили бы его своей ученостью, когда он услышал бы, что они читают «Пир» Платона.

Неужели прошлое вернулось?

Нет, прошлое никогда не возвращается.

За столом греческую и латинскую речь прерывают грубые, варварские шутки.

После изысканных яств подают какое-то странное кушанье. Хозяин особенно усердно потчует им гостей. Они едят и расточают похвалы и искусству повара, и тонкому вкусу хозяина.

И вдруг хозяин, не выдержав, покатывается со смеху:

— Да ведь это жаркое из вороны!

У гостей обескураженные лица. Они не знают, как поступить: смеяться ли вместе с хозяином или обидеться. Некоторые бормочут с гримасой отвращения: «Вот гадость!» А хозяину только этого и надо.

Так грубо не шутили на пирах римских сенаторов и проконсулов. Там никого не заставляли съедать за один присест тридцать цыплят и сорок яиц.

Древний римлянин не нашел бы остроумной и другую проделку, о которой эти варвары говорят с восхищением.

На днях хозяин виллы напоил одного из своих гостей до потери сознания. Беднягу отвезли на кладбище и бросили там. А родственникам сказали, что он умер. То-то была потеха, когда он очнулся среди могил! И как перепугались родственники, когда мертвец вдруг постучался в дверь своего дома!

Нет, это все еще варвары, хоть они и рассуждают об Аристотеле и Платоне.

Да и кто он, владелец виллы?

Он не дворянин, не патриций, а купец. У него нет обширных поместий, но зато у него много золота. Это-то и дает ему власть.

Короли разговаривают с ним, сняв шляпу, и не надевают ее, пока он стоит перед ними с непокрытой головой. Его не называют «ваше величество», но для него придумали новое, не менее почтительное обращение: «ваше великолепие».

Он скромен с виду, этот «великолепный» Медичи. По утрам он работает в саду и запросто разговаривает с садовником. Он хлопает по плечу какого-нибудь цехового старшину, встретив его на улице.

Сам он никогда не вмешивается в дела сеньории — правительства, но зато за него все делают его деньги.

У него нет герба со львами на щите, с княжеской короной наверху, с гордым девизом внизу на вьющейся ленте, но ему оказывают княжеские почести.

Своих врагов он не посылает на плаху и не сажает за решетку темницы. Он сживает их со свету незаметно и вежливо: доводит до разорения огромными процентами, отказывает в последней и самой необходимой ссуде, когда они обращаются к нему на краю гибели за помощью. Нет никого богаче в городе — ведь кошельки всех граждан у него в руках.

Но надо отдать ему справедливость: он не жалеет денег на картины, статуи, книги.

В его библиотеке сорок шесть переписчиков скрипят перьями, переписывая только что найденные древние рукописи. У него лучшее собрание древних статуй. Ученые обращаются к нему с просьбами и пишут письма, в которых гордость спорит с унижением. Художники выпрашивают у него пятьдесят флоринов на ультрамарин.

Он не отказывает никому и записывает выданную сумму с точностью до последнего флорина. Рыцарская безрассудная щедрость не в его купеческих правилах.

Флорины золотым дождем орошают ниву науки и искусства. И урожай оправдывает затраты.

Нет королевского дворца, который превосходил бы блеском и пышностью двор этого скромного гражданина республики. Ведь его город — республика.

Давно уже не осталось крепостных на тосканской земле. Старая знать понемногу потеряла здесь свои преимущества.

В борьбе рыночной площади с замком тут тоже, как в Ми-лете или в Афинах, победила рыночная площадь.

На первом месте здесь не древнее имя, а кошелек.

Здесь правит народ.

Впрочем, он правит только по имени. Оставаясь в своем кругу, богатейшие купцы и банкиры именуют оборванцами мастеровых, которые помогли им справиться с знатью и стать господами города...