Бывают времена, когда один день похож на другой, когда река жизни струится так медленно, что с трудом замечаешь ее течение. И вдруг налетит буря. Смотришь, все преобразилось вокруг, ничего не осталось от привычного, стародавнего уклада. Не только каждый день, но и каждый час все меняет, камня на камне не оставляет от прошлого. За одно столетие мир больше меняется, чем прежде за тысячу лет.

Вот в такие-то неспокойные времена жили люди за две тысячи четыреста лет до нас. Рушились, обращались в обломки старые стены, простоявшие века. Древние обычаи, верования, законы казались неизменными, установленными богами. И вот на глазах у всех новые законы отменяют сегодня то, что было законом вчера. То, что еще недавно считалось хорошим, начинают считать дурным. Человек, у которого ничего не было, внезапно становится богачом. А тот, у кого было много, вдруг за одну ночь теряет все. Простолюдину достаются почести, а потомок царей скитается, как бездомный бродяга.

«Что же это такое произошло? — спрашивают пострадавшие от бури.— Когда все наконец станет на свое место? Когда же мы вернемся в доброе старое время, в наш прежний, уютный мирок?»

Люди идут к мудрецам. И каждый мудрец отвечает им по-своему.

Пифагор говорит им о нерушимой гармонии мира, о порядке, установленном от века. Надо восстановить этот порядок, нарушенный бурей.

Совсем не такой ответ дает людям Гераклит.

Чтобы разыскать Гераклита, нужно отправиться в темную лесную чащу, где он прячется от людей.

Он тоже противник нового строя. Он покинул город Эфес, где его предки были царями, и поселился в горах, около святилища богини-охотницы Артемиды.

Робко приближаются чужеземцы к его жилищу. От жителей Эфеса они уже знают о мрачном и суровом нраве старого мудреца. Он и обругать может и прогнать. Ничего веселого не услышишь от этого хмурого человека, недаром его прозвали Плачущим Гераклитом. Да и понять его нелегко. Он, словно нарочно, говорит темно и загадочно, как Дельфийский оракул. Оттого-то ему дали и второе прозвище — Гераклит Темный.

Но слава Гераклита сильнее, чем молва о его дурном нраве. Набравшись смелости, чужеземные гости осторожно подходят к его хижине, как к логову лесного зверя. Они застают его греющимся у очага и в нерешительности останавливаются на пороге. Старик оборачивается к ним и говорит:

— Входите смелее. И здесь есть боги...

Начинается беседа. Старик спрашивает гостей, что там нового внизу, в Эфесе. Он не щадит своих сограждан, которые свергли господство родовой знати. Он высмеивает их новые порядки.

— Где у них разум? Где здравый смысл? Они слушают бродячих певцов, их наставник — толпа. Они не понимают, что много дурных, мало хороших. А по мне, один стоит тысячи, если он лучше всех. Своих лучших граждан они изгоняют. Они говорят: «Пусть не будет у нас лучших, а если найдется такой, пусть живет где-нибудь в другом месте, а не у нас». Спросили бы меня, я бы им всем посоветовал удавиться, а город оставить детям. Может быть, дети будут умнее.

Чужеземцы слушают в испуге эту гневную речь. Они торопятся заговорить о другом — о событиях и людях древности.

Но сердитый старик обрушивается на людей прошлого с тем же гневом, что и на своих современников. Гомера он выгнал бы с состязания певцов, наказал бы розгами. Гесиод — учитель толпы. Гесиод думал, что знает больше других, но он не понимал даже того, что ночь и день одно и то же.

Богов Гераклит щадит не больше, чем людей. Этот потомок царей-жрецов, живущий в святилище Артемиды, не верит в старых богов.

«Молиться их статуям,— говорит он,— все равно что разговаривать со стенкой».

Невысоко ставит он и своих собратьев — мыслителей. Только одному Фа лесу не достается от Гераклита.

— Пифагор,— говорит он,— усерднее других занимался науками. На основе чужих трудов ему удалось создать собственную мудрость — многознание и лженауку. Многознание не учит уму. Иначе оно научило бы Пифагора и Гесиода, Гекатея и Ксенофана.

— У кого же учиться? — спрашивают в недоумении чужеземцы.

— Учителя наши,— отвечает Гераклит,— это глаза и уши. Надо слушать, смотреть — без этого ничего не узнаешь. Если бы вся природа обратилась в дым, мы познавали бы ноздрями. Надо прислушиваться к голосу природы. Но мало слушать— надо понимать то, что слышишь. Глаза и уши — плохие свидетели, если у человека непонятливая душа. Глаза правдивее, чем уши, но им тоже не всегда можно верить. Природа любит скрываться, надо уметь проникать в ее тайны. Слушайте голос природы. Вопрошайте самих себя. Человек — это бесконечный мир, подобие вселенной.

Гости внимательно вслушиваются в каждое слово мудреца.

— Посмотрите вокруг,— говорит он.— Все движется, все течет. Нельзя в одну и ту же реку войти дважды. Даже солнце и то новое каждый день Нигде нет покоя, нигде нет мира Всюду борьба и война Это она делает одних рабами, а других свободными Гомер говорил: «О, если бы вражда покинула и и богов и людей!» Но будь это, все исчезло бы. Ведь все возникает и все уничтожается благодаря борьбе. Она владычица мира. То, что смерть для одного, жизнь для другого. Когда горят дрова на очаге, смерть дерева — это жизнь огня.

Пламя очага озаряет лицо Гераклита, резкие складки на его лбу, сурово сжатые губы, седую волнистую бороду. И снова звучит его голос, голос мудреца.

— Мир не создан никем из богов и никем из людей. Он был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим. Когда всемирный огонь угасает, возникает мир, все остывает, сгущается. А потом мировой пожар опять все обращает в огонь. Так сочетаются рождение и гибель, жизнь и смерть Так борющиеся начала создают мировую гармонию. Мир — словно струна лиры. Когда мы играем на лире, мы то натягиваем, то отпускаем струну. Из сочетания напряжения и ослабления рождается гармония. Мир не хаос, а гармония. В кажущемся беспорядке есть свой строгий порядок. Все подчинено необходимости. Каждого зверя гонит к корму бич необходимости. И солнце на небе не может перейти своих пределов...

А между тем уже солнце склоняется к западу. Гости прощаются с хозяином. Они уходят, унося с собой дар, который ничего не весит, но который дороже, чем тяжелое золото. Эгот дар — новые мысли, новое понимание. Они услышали ответ, прежде чем успели спросить. Возвращение к старому невозможно. Буря — не случайность, а закон. Все течет, нельзя в одну и ту же реку войти дважды...

Уходя, они сталкиваются на пороге с Другими посетителями. Эти новые гости не робеют, и хозяин встречает их не так сурово, как других. Шумной, веселой ватагой врываются дети в тесное жилище старого мудреца. Они зовут его поиграть с ними в кости, в шашки, как играли вчера.

Этот старый чудак, человеконенавистник, любит детей. Недаром он говорит, что царство мира принадлежит детям.

Так в лесной чаще, в горах, вдали от городской суеты, зреет новое учение, ниспровергающее древнюю веру. Это учение о необходимости, о непреложном законе, который правит миром.

Как назвать этого нового владыку?

Именем мироправителя Зевса? Но старое имя будиг старые мысли, ведет назад, к прежним богам.

Гераклит ищет новое имя. Назвать его «Номос» — Закон? Или «Космос»—Мировой порядок? Или «Логос» — что значит и Закон, и Слово, и Разум?

Трудно выразить новые мысли старыми словами. Но Гераклиту кажется, что слово «Логос» вернее всего передает мысль о Всемирном законе, который постигается разумом и которому подчинены и природа и человеческий разум.

У морских берегов, рядом с шумными гаванями Милета и Эфеса, философ Гераклит создает учение о Логосе, о Всемирном законе, которому суждено свергнуть власть Зевса.

День за днем записывает Гераклит свои мысли. Он прячет свитки в святилище Артемиды.

«Пусть,— думает он,— эти свитки лежат там, доступные лишь посвященным. Эта сокровенная мудрость не для толпы. Она покажется людям темной, хотя она ясна, как свет.

Все понятия они раскладывают, как вещи в кладовой. Они все разделяют на годное и негодное, темное и светлое, хорошее и плохое.

А ведь морская вода, годная для рыб, негодна для человека. Свиньи купаются в грязи, для них грязь—не грязная. Самая красивая обезьяна уродлива по сравнению с человеком. То, что благо для свободного, зло — для раба.

Люди еще не научились это понимать. Они смотрят на вещи только с одной стороны. Им не втолкуешь, что не будь тьмы, не было бы и света; не будь неправды, не было бы правды. Разве люди знали бы, что такое здоровье, если бы не было болезней? И что такое отдых, если бы не было труда?

Свет и тьма, правда и неправда, смерть и рождение, конец и начало — это одно. В окружности конец — это начало и начало — это конец. Смерть льда — это рождение воды, и смерть воды — это рождение пара. Мы существуем и не существуем — каждый миг мы становимся другими».

Так думает Гераклит. Но он знает: не скоро поймут его люди. Ведь они выросли в узком и тесном мире. Мир стал шире, а их души еще по-прежнему узки. Их кругозор тесен, их мысли неповоротливы. Они знают только свою правду и не догадываются, что на каждую вещь можно посмотреть и с другой стороны.

Зачем говорить им об этом? Они не поймут. Они только и думают, как бы набить свое брюхо.

Так бранит людей старый мудрец. Но из всех человеконенавистников он самый человеколюбивый. Ведь для кого же он ищет истину, как не для человечества? Этот противник нового строя учит людей думать по-новому. Этот жрец, живущий в святилище, ниспровергает богов.

Пройдут века, и люди скажут о Гераклите: он первый понял, что в природе нет покоя, что она непрерывно изменяется и обновляется. И ученейшие из людей будут с восхищением повторять слова древнего мудреца: «Мир, единый из всего, не создан никем из богов и никем из людей, а был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим».