Было время, когда человек думал, что мир — это долина родной реки.

Потом он решил, что мир — это море, вокруг которого люди живут, как лягушки вокруг пруда.

Потом кругозор стал еще шире. Человек увидел, что мир — это земной круг или земной шар.

И вот наконец он узнал, что мир — это бесконечность миров.

Он шел и в другую сторону — к мельчайшим частицам вещества. Песчинка уже не казалась ему самой маленькой вещью на свете.

Он видел, как дробят камень, как мелют зерно, как в храме стирается золотая рука статуи от прикосновения бесчисленных уст. Он видел, как отделяются от вещей мельчайшие частицы. И он спрашивал себя: что, если дробить вещи еще дальше? Из большого камня получится маленький, из меньшего еще меньший. Но должен же быть этому конец? Человеку трудно было понять, что путь в глубь вещества ведет в бесконечность, что тут никогда не дойдешь до конца. И он решил, что есть такие маленькие осколки, которые уже дальше делить нельзя. Он назвал их атомами — неделимыми; все вещи в мире — это сочетания атомов.

Человек впервые проник мыслью в неведомый мир и догадался, что каждая видимая вещь — это постройка из невидимых кирпичей.

Все дальше шел человек к Большому миру звезд и к Малому миру атомов.

Но кто этот человек, о котором мы сейчас говорили?

Все человечество?

Нет, это немногие мыслители, одиноко делающие свое дело. У них есть ученики. Но это маленькая кучка людей, занимающихся философией. А народные толпы вокруг — земледельцы, ремесленники, рабы — даже и не знают толком, что такое философия.

Первые среди первых — Левкипп и Демокрит уже видят атомы.

А какой-нибудь гончар или стекольщик в тех же Афинах в то же самое время еще вешает над своей печью рогатую голову сатира, чтобы сказочный человек-козел отгонял от печи злых духов.

Когда идет плавка стекла или обжиг посуды, мастер управляет атомами, как полководец воинами. Он заставляет их строиться в пары, меняться местами, расходиться врозь. Но это слепой полководец. Он не видит своих воинов, он даже не знает, что они существуют.

Он радуется удаче, не понимая, откуда она пришла. И он боится беды, не умея ее предотвратить.

У дверей гончарной мастерской останавливается нищий певец. Он затягивает старинную песню:

Если вы денег дадите, спою, гончары, я вам песню. Внемли молитвам, Афина, десницею печь охраняя, Дай, чтобы вышли на славу горшки, и бутылки, и миски, Чтоб обожглись хорошенько и прибыли дали довольно, Чтоб продавались они на рынке, на улицах бойко, Чтоб от той прибыли славной за песню и нас наградили.

В мастерской люди прислушиваются к песне. Перестал вращать свой круг гончар, формовавший чашу. Остановился юноша с мешком угля на плече. Обернулся к двери раб, мешавший уголья в печке.

Старик хозяин, плешивый и сгорбленный, поднимает палку.

— Что вы зеваете, рабы? Видно, вы хотите, чтобы палка прошлась по вашим спинам?

Певец, стоящий у дверей, видит, что хозяин на него и не смотрит. От этого старика, думает он, пожалуй, не дождешься и обола. Песня делается угрожающей:

Если ж, бесстыжее племя, певца обмануть вы хотите, Тотчас же всех созову супостатов я печи гончарной. Эй, Разбивака, Трескун, Горшколоп, Сыроглинник коварный, Эй, Нетушим, что искусству тому столько бед уж наделал! Бей и жаровню и дом, вверх дном опрокидывай печку! Все разноси! Гончары же пусть криками дом оглашают. Как лошадиная челюсть скрежещет, так печь да скрежещет, Вдребезги все разбивая горшки, и бутылки, и миски!

Также и ты, дочь Солнца, царица колдуний, Цирцея, Зелья подбрось им лихого, чтоб с мастером дело погибло! Также и Хирон-владыка своих пусть приводит кентавров, Тех, кто избегли десницы Геракла, и тех, что побиты Все истопчите кругом, пусть с треском обрушится печка! Пусть они с жалобным стоном на лютое бедствие смотрят.

Но хозяин не ждет появления чудовищ-кентавров. Ведь кто знает: может быть, и в самом деле заклинанье подействует? Кряхтя и охая, достает старик из-за пазухи монету и бросает ее певцу.

Этот современник Демокрита все еще верит в силу заклинаний, в колдовство и магию.

Но и в учении самого Демокрита еще есть следы первобытных верований.

Демокрит не верит в богов и верит в дурной глаз, в то, что завистливый человек может сглазить.

Его учителя — персы — посвятили его в тайны магии, когда он был еще ребенком. И, отвергая богов, он продолжал верить в гадания, в предзнаменования, в вещие сны.

В течение многих тысяч лет копили люди приметы. Среди этих примет были и правильные и неправильные. Но люди еще не всегда могли отличить верное от неверного, правду от суеверия. Вот отчего так живучи были суеверия.

Даже такой мудрец, как Демокрит, не мог от них освободиться, хотя он и боролся с ними.

Он говорил: «В старину люди думали, что колдуньи могут снимать луну и солнце с неба. Поэтому и до нашего времени многие называют затмения — «снятиями».

Демокрит всему старался найти естественное объяснение, но во многом он был далек от истины.

Отчего, думал он, у завистливого человека дурной глаз? Должно быть, оттого, что из этого глаза исходят злотворные лучи, злые образы, которые в нас проникают и нам вредят.

Отчего мы видим вещие сны? Оттого что и во сне проникают в нас злые или добрые образы.

Эти образы не бесплотные видения, это воздушные атомы, отделяющиеся от вещей. Когда атомы попадают человеку в глаза, он видит; когда они попадают ему в уши, он слышит.

Через двадцать четыре века нам кажутся наивными, простодушными многие мысли Демокрита. Мы знаем теперь, что атомы устроены совсем не так, как он думал. Чтобы объяснить поведение атомов, мы не сравниваем их ни с журавлями, ни с людьми на площади.

У атомов совсем другие законы, чем у птиц или у людей в греческом городе.

И все-таки от учения Демокрита ведет свой род наша теперешняя наука.

Читая дошедшие до нас отрывки из демокритовских книг, мы видим, как то тут, то там сверкают золотые мысли, которых не могло уничтожить время.

Неделимые атомы Демокрита — это не наши атомы — делимые и неисчерпаемые. Но путь в мир невидимых частиц был указан Демокритом правильно.

Вечность движения, бесконечность вселенной, множестзо миров, выживание самых приспособленных животных...

Сколько у Демокрита таких мыслей, которые принимает и наша наука.

А его заблуждения! Станем ли мы его за это винить?

Он был мудрейшим человеком своего времени. Но он все-таки был человеком своего времени, своего народа, своего класса.

Сторонник рабовладельческой демократии, он считал, чго свобода — удел свободных, а рабы так и должны оставаться рабами: «пользуйся рабами, как ты пользуешься своими руками или ногами».

Он стоял за равенство. И в то же время он считал, что власть не должна принадлежать «черни», той «корабельной черни», которая бунтовала в греческих городах против богатых и сильных.

Сильным должно принадлежать первое место не только в мире атомов, но и в государстве. Бедные, низшие не достойны власти.

Так думали все богатые рабовладельцы. Так думал и сын Дамасиппа Демокрит.