Далеко ушел человек по дороге к свободе, к власти над судьбой.

Но не рано ли ему торжествовать победу? Афины считаются городом свободных людей.

Но отчего же на улицах Афин так часто встречаешь людей с клеймом на лбу, с несмываемой печатью над глазами: «Я убегаю, держи меня»?

Отчего у этой женщины, которая так прилежно растирает зерно, висит на шее колесо?

Что это за толпа у рынка и почему все смотрят на помост, где выставлены, словно напоказ, люди в иноземной одежде?

Этих людей заставляют бегать по кругу, им заглядывают в рот, ощупывают их мышцы.

Разве так обращаются с свободным человеком?

Нет, эти люди — рабы. Их в Афинах больше, чем свободных.

Рабы везде. Они готовят еду и нянчат детей. Они работают в мастерских и на постройках.

Эта женщина с колесом на шее — рабыня.

Колесо у нее на шее для того, чтобы она не могла поднести ко рту горсть зерна.

Люди на рынке выставлены напоказ, как всякий другой товар.

Бык стоит пятьдесят драхм, человек не намного дороже — сто или сто пятьдесят.

Когда продают мастерскую, рабов включают в инвентарь: две наковальни, три молота, пять рабов.

Наковальня нужна не каждому. А рабы нужны всем. Ведь раб может быть и кузнецом, и ткачом, и гончаром, и мельником.

Если поговорить с мудрейшими из афинян, они скажут, что без рабов обойтись нельзя. Ведь раб — это одушевленное орудие. А можно ли обойтись без орудия? Для кормчего руль корабля орудие неодушевленное, а матрос, бодрствующий на носу,— орудие одушевленное. Раб — это одушевленная собственность и самое совершенное из орудий.

И никто из афинян не вдумывается в смысл этих двух слов: одушевленное орудие. Орудие, у которого есть душа. Вещь, которая сознает. Это удобно для ее обладателя, но самой-то вещи легко ли сознавать, что она вещь?

Наковальня не чувствует ударов. И молот не знает, что такое свобода. А человек чувствует, страдает, сознает свое страдание.

И чем больше ощущает раб тяжесть своей участи, тем сильнее противится его воля воле господина.

Молот не может выйти из повиновения и ударить по голове хозяина, который с ним плохо обращается.

Наковальня не может ночью убежать из кузницы и спрятаться в лесу.

А человек может!

И вот начинается война между вещью и ее хозяином, между одушевленным орудием и рабовладельцем.

Рабы восстают. Рабы убегают из мастерских, из каменоломен, из рудников. Тем, кто работает в руднике, нечего терять. Они обречены на смерть. Они задыхаются в темных и смрадных щелях, где о глотке чистого воздуха мечтают, как в пустыне — о глотке воды.

Орудия бегут. Орудия прячутся в лесах и горах. Их разыскивают, их ловят и, поймав, ставят клеймо. Чтобы вещь не терялась, ее надо пометить клеймом. Чтобы она ночью не убегала, ее надо запирать на ключ.

Беглого раба сажают в тюрьму, похожую на ящик, где нельзя разогнуть спину и вытянуть ноги.

Живое человеческое тело сгибают, как будто оно и в самом деле из железа, как будто оно ничего не чувствует.

Чтобы беглые рабы забыли о вкусе свободы, их соединяют по-двое: втискивают две головы в одну деревянную колодку и связывают вместе ноги. Когда встает один, падает другой.

И это делают афиняне, те самые афиняне, которые так любят свободу и так восхищаются гармонией человеческого тела!

Они не понимают, какую опасность таит в себе рабство для них самих, для свободных.

Чтобы добывать рабов, нужны все новые войны, а война обходится дорого. Сколько свободных афинских граждан гибнет в битвах и на суше и на море! И каждая война несет с собой опустошения.

Рабов становится все больше, а свободных все меньше.

Да и выгоду война приносит не всем. Одни делаются еще богаче, чем были раньше. А другим ничего не достается, кроме ран и увечий.

Нередко бывает, что, вернувшись домой, свободный афинский гражданин остается и без хлеба и без работы.

Каждому выгоднее купить одушевленное орудие, чем нанимать работника. И когда в мастерскую приводят нового раба, свободному приходится убираться прочь.

С каждым годом в Афинах все больше людей без работы. У них нет ничего, кроме их гордого звания свободных граждан. И они каждый день решают трудную задачу, как бы получить под это гордое звание хотя бы несколько оболов.

Если сегодня предстоит Народное собрание, тогда дело решается очень просто. За каждое заседание платят по три обола. На эти деньги можно хоть пообедать. Люди едят и пьют тут же — под гул речей, свистков, криков, аплодисментов.

Но такие счастливые дни бывают не часто.

Афинянин старается припомнить: а не предстоит ли сегодня какое-нибудь новое зрелище? Неимущим гражданам выдают деньги на театр. Так не променять ли трагедию Эсхила на что-нибудь более сытное?

Но сегодня нет и зрелищ. Афинянин отправляется к зданию суда. Там уже толпится с рассвета народ. Это все люди, надеющиеся попасть по жребию в присяжные. Афинянин протискивается сквозь толпу, молясь богам, чтобы они послали ему счастливый жребий. Ведь и присяжные получают по три обола. И сытно и почетно!

Но судьба не всегда благосклонна. Не каждому удается стать присяжным. Правда, у свободного афинского гражданина есть еще право быть обвинителем на суде.

Некоторые и из этого ухитряются сделать прибыльное занятие. Они угрожают человеку доносом, а тот рад от них откупиться. И эти клеветники еще уверяют всех, что они одни заботятся об общественном благе.

Так, оставшись без ремесла, эти свободные афиняне делают ремесло из самой свободы.

Целый день праздные, голодные, озлобленные люди шатаются по улицам, по рынку.

Хмуро смотрят они на богатых щеголей, прогуливающихся после полудня.

Вот один такой щеголь направляется на пирушку к приятелям. От него несет духами, как от бутылки с благовониями. Его плащ стоит не меньше двадцати драхм. На эти деньги можно прожить чуть ли не три месяца. Раб несет за ним складной стул, чтобы он мог отдыхать по дороге. Видно, такие, как он, и ногами разучились работать, а не только руками.

А вот и другой. Его несут на носилках. Он с презрением отворачивается от простого люда. Говорят, у него денег без счету. Он выписывает мед из Родоса, собак — из Кизика, благовония — из Туриума.

У него в доме даже стены и те обиты дорогими персидскими обоями.

От нечего делать он держит обезьян и учит их всяким штукам.

Вот что такое свобода, построенная на рабстве: одних она делает безработными, других — бездельниками.

Безработные ненавидят бездельников. В городе два города — голодных и сытых.

Гнев голодных растет и рождает бурю на Народном собрании.

Как успокоить эту бурю?

Безработных посылают строить храмы в Акрополе и стены вокруг города. Но разве для всех найдешь работу?

Да и не любят больше афиняне работать.

Ведь с тех пор, как у них появились рабы, они стали считать труд рабским делом.

Бывало, прежде говорили, что богам не угодны живущие в праздности. Боги любят тех, кто трудится. Все богатства людей— от труда.

А теперь люди стали презирать труд.

Они уверяют, что труд уродует душу и тело: «Когда человек проводит весь день, сидя за работой, спина его так и остается согнутой. Ему некогда думать о делах государства, некогда возвышать свою душу. И когда слабеет тело, душа тоже утрачивает свою силу».

Труд сделал людей людьми, а они стали презирать труд.

Руки научили голову думать. А она стала смотреть на них свысока.

Даже мудрейшие люди не проверяют свои мысли опытом. И это мешает науке идти вперед.

Одни думают, а другие работают. Руки не помогают голове, а голова не помогает рукам.

Ученые стыдятся заниматься механикой. Ведь чтобы строить машины, надо работать руками, а это дело рабов.

Но механика нужна для постройки крепостей, кораблей, военных машин.

И вот ученые берутся за решение задач механики, оправдываясь тем, что они делают это для развлечения или потому только, что их попросили об этом правители государства.

Люди шли к власти над природой, к свободе, а попали в тупик.

Где же найти выход?

Выход в уничтожении рабского строя.

Но этого люди не понимают. Для этого еще время не пришло. Людям кажется, что без рабства не обойтись, что так от века установлено богами.

Куда же бежать от голода, от нищеты?

В чужие края?

И вот от гавани отчаливают корабли с переселенцами.

Люди не нашли счастья дома и ищут его за морем. Казалось, им нечего было терять. Но у них еще оставалось отечество. Теперь они теряют и его.

В последний раз они видят с моря дома, которые толпятся у подножья Акрополя, словно птенцы, теснящиеся к наседке. Среди этих домов есть и их покинутый дом. Все дальше уходит город. Его заслоняют зеленые холмы. Еще сверкает вдали над холмами золотое копье Афины Паллады. Но вот и оно померкло.

Свободные потеряли сбою родину, потому что у них на родине стало слишком много рабов...