Предположим, что у человека, как и у других животных, были бы только живые орудия и не было бы орудий из дерева, железа, стали.

Новое орудие он не мог бы изобрести, переделать старое — тоже. Для того чтобы у него появилась лопата, нужно было бы, чтобы он так и родился с рукой в виде лопаты. Предположение это, конечно, совершенно невероятное. Но допустим все-таки, что такой урод родился. Он, наверное, оказался бы прекрасным землекопом. Но передать свое искусство другому он был бы не в состоянии, как не может человек с хорошим зрением одолжить другому свои глаза.

Свою руку-лопату человек должен был бы всегда носить при себе, и для какой-нибудь другой работы она уж, конечно, не годилась бы. А когда человеку пришел бы конец, пришел бы конец и лопате. Ее должны были бы похоронить вместе с ним. Этот прирожденный землекоп мог бы передать свою лопату потомству только в том случае, если бы кто-нибудь из его внуков или правнуков ее унаследовал.

Впрочем, и этого еще мало. Живое орудие может тогда только сохраниться и удержаться в роду, когда оно полезно животному, а не вредно.

Если бы люди жили, как кроты, в земле, им, конечно, нужны были бы лапы-лопаты.

Но для существа, живущего на поверхности земли, такая лапа была бы излишней роскошью.

Вот как много нужно условий, чтобы создалось новое орудие — живое, естественное, а не искусственное. Но человек, на наше счастье, пошел другим путем. Он не ждал, пока у него разовьется лопата вместо руки. Он сделал себе ее сам, и не только лопату, но и нож, и топор, и еще много других орудий.

К двадцати пальцам и тридцати двум зубам, которые человек получил от своих предков, он добавил еще тысячи самых разнообразных — длинных и коротких, толстых и тонких, острых и тупых, колющих, режущих, бьющих — пальцев, резцов, клыков, когтей, кулаков.

И это дало ему такую быстроту в состязании с другими животными, что угнаться за ним стало совершенно невозможно.